Мигель Сервантес - Назидательные новеллы

Лопе, услыхав, что служанки ушли, сказал Томасу Педро, который тоже не спал:

- Слушай, Томас, если тебе понадобится, я готов померяться силами с парочкой великанов, в случае нужды я берусь своротить челюсти полдюжине, а то и целой дюжине львов и сделаю это с такой же легкостью, с какою можно выпить чашу вина, но если бы ты от меня потребовал вступить в единоборство с Аргуэльо, я на это не пойду, даже если меня изрешетят стрелами! Подумаешь, какими "датских земель девицами" угостила нас сегодня судьба! Ну, да ладно: дождемся зари, утро вечера мудренее!

- Я уже тебе говорил, дружище, что ты волен устроиться по собственному усмотрению; хочешь - поезжай в свои странствования, а не то обзаведись ослом и поступи, как ты было решил, в водовозы.

- Намерение мое сделаться водовозом остается в силе, - ответил Лопе. - А теперь постараемся использовать для сна те немногие ночные часы, которые у нас остаются, потому что голова у меня разбухла, как винная бочка, и я не в силах вести сейчас с тобою беседу.

Они заснули; наступил день, оба приятеля встали, и Томас пошел выдавать овес, а Лопе отправился на ближайший скотный рынок, чтобы купить себе там осла получше.

Случилось однажды, что Томас, вдохновленный своими мечтаниями и свободой, предоставляемой спокойными сьестами, сочинил любовные стихи и написал их в той книге, где он отмечал свой овес, рассчитывая их со временем перебелить начисто, а занятые стихами листы вымарать или выбросить вон. Но прежде чем он успел это сделать, как раз в такое время, когда его не было дома, а оставленная им книга лежала на ящике с овсом, она попалась в руки хозяину, которому нужно было взглянуть на записи; увидев стихи, он прочел их и пришел в большое волнение и тревогу. Он понес их к жене, но, прежде чем приступить к чтению, кликнул Костансу и после настоятельных уговоров, перемежавшихся с угрозами, велел ей признаться, не приставал ли к ней Томас Педро, работник, выдающий овес, с какими-нибудь любезностями, вольными словами или признаниями.

Костанса поклялась, что обо всех этих вещах Томас не говорил с нею никогда ни единого слова и что даже в глазах его ни разу нельзя было прочесть каких-либо негодных намерений. Хозяева ей поверили, поскольку они привыкли слышать от нее одну правду всякий раз, когда ее о чем-либо спрашивали. Выслав девушку из комнаты, хозяин сказал жене:

- Не знаю, что и подумать обо всем этом; надобно вам сказать, сеньора, что Томас написал в нашей овсовой книге стишки, подсказывающие мне предосадную мысль, что он влюбился в Костансику.

- Прослушаем стихи, - ответила жена, - а потом я вам скажу, в чем дело.

- Сомневаться не приходится, - заметил хозяин, - раз вы дока по этой части, вы сразу во всем разберетесь.

- Я, конечно, не дока, - ответила жена, - но вам отлично известно, что у меня острый ум и что я читаю по-латыни целых четыре молитвы.

- Лучше бы вы читали их по-испански; сколько раз говорил вам ваш дядя-священник, что, когда вы молитесь по-латыни, вы произносите тысячи несусветных глупостей.

- Ну, эта стрела - из колчана его племянницы, которая пропадает от зависти, видя, как я беру себе в руки латинский часослов и шпарю по нем, как по выполотому винограднику.

- Пусть будет по-вашему, - согласился хозяин, - а теперь слушайте внимательно; стишки эти следующие:

Кто в любви всегда счастливый?

Молчаливый.

Кто ее осилит гордость?

В ком есть твердость.

Кто ее венца достоин?

Кто спокоен.

Значит, я могу, как воин,

Уповать на лавр героя,

Если буду в шуме боя

Тверд, безмолвен и спокоен.

Что питает в нас влюбленность?

Благосклонность.

Что источник охлажденья?

Оскорбленье.

Страсть в презренье возрастает?

Увядает.

Это ясно означает,

Что моя любовь вечна,

Ибо дева холодна

И меня не оскорбляет.

Что от мук избавит нас?

Смертный час.

Разве в смерти - мир невинный?

В половинной.

Значит, надо умирать?

Нет, страдать.

Потому что отрицать

Было бы неправдой черной,

Что за бурей непокорной

Наступает тишь и гладь.

Объяснюсь ли в страсти жгучей?

Жди свой случай.

Ждать за годом долгий год?

Он придет.

Той порой придет могила.

Пусть твоей надежды сила

Так высоко возрастет,

Чтоб Костанса, в свой черед,

Плач твой в радость превратила.

- Это все? - спросила хозяйка.

- Да, - ответил ей муж. - Но что вы думаете об этих стихах?

- Прежде всего, - заметила хозяйка, - необходимо точно установить, что они написаны Томасом.

- Какие же могут быть сомнения? - возразил муж. - Рука, делавшая записи овса, и почерк стихов - одинаковы: отрицать не приходится.

- Послушай, муженек, - продолжала хозяйка, - несмотря на то, что в стихах упоминается имя Костансики, из чего можно было бы заключить, что они написаны для нее, мне кажется, мы не можем все-таки настаивать на этом с такой уверенностью, словно мы сами видели, как их писали; тем более, что на свете, помимо нашей, существуют и другие Костансы; но пусть даже стихи сочинены для нее, во всяком случае автор не пишет в них ничего для нее оскорбительного и не требует от нее ничего недозволенного. Будем же смотреть в оба и предупредим девушку: дело в том, что если он влюбился, то, наверное, сочинит еще другие стишки и захочет их ей передать.

- А не лучше ли будет, - ответил ей муж, - избавить себя от этих хлопот и прогнать его со двора?

- Это уж как вам угодно, - сказала хозяйка, - но, по правде сказать, да и сами вы на это указывали, работник служит примерно, и грешно было бы рассчитать его из-за подобного пустяка.

- Ну, ладно, - заключил хозяин, - будем же смотреть в оба, как ты советуешь, и время само покажет, как нам следует поступить.

На этом их беседа окончилась; хозяин положил книгу на то самое место, где он ее нашел. Томас, вернувшись домой, бросился искать книгу и, отыскав ее, во избежание дальнейших волнений, перебелил стихи, вырвал страницы и порешил при первом же удобном случае сделать попытку объяснить свои чувства Костансе. Но так как она всегда стояла на страже благоприличия и пристойности и никому не позволяла на нее засматриваться, а тем более пускаться с ней в разговоры, и так как в гостинице всегда бывало много народа и множество посторонних глаз, то завязать с нею беседу оказалось чрезвычайно трудно, отчего несчастный влюбленный пришел было в отчаяние. Но, после того как в этот же самый день Костанса вышла с подвязанной щекой и в ответ на расспросы объявила, что она надела повязку по причине сильной зубной боли, Томас проявил вдруг под влиянием страсти смышленость и мигом сообразил, что ему следовало теперь предпринять. Он сказал:

- Сеньора Костанса, я могу вам дать писаную молитву: стоит вам два раза ее прочесть - и вашу боль как рукой снимет.