Вишну Кхандекар - Король Яяти

Мукулику встревожило мое молчание.

— Я что-то сделала не так, ваше величество? — робко вопросила она.

— Не ты, а я.

И поспешил добавить:

— Я так давно тебя не видел и нежданно встретил у постели моего друга, за которым ты так умело ходишь. Но ты ведь не ответила на мой вопрос. Расскажи мне о своей жизни. Что привело тебя в этот дом?

— Я живу в доме человека великой мудрости и святости. Он путешествовал по святым местам, прибыл в Хастинапуру и решил здесь задержаться. Мы все живем в старом монастыре неподалеку от театра. Когда Мадхав свалился в горячке, его старуха мать перепугалась. Что тут творится, я толком не знаю. Мадхав как будто был влюблен и собирался вскоре привести жену в дом. Он хотел рассказать вам об этом, но ночью вдруг сильно захворал — сначала жар, потом стал бредить. Мать не знала, что ей делать. Она часто приходила в монастырь послушать проповеди гуру, поэтому и бросилась к нему за помощью. Гуру написал заклинания от болезни, и, зная, что в доме некому ходить за больным, кроме старухи и Тараки, прислал меня сюда.

— Я желал бы увидеть мудреца. Может быть, его проповеди и мне помогут найти душевный покой, в котором я так нуждаюсь.

Мукулика загадочно улыбнулась, но ничего не сказала.

Позже, прощаясь с ней, я попросил:

— Ухаживай получше за Мадхавом. Он брат моей души. Прошу, не оставляй его ни на минуту, и я вознагражу тебя.

Ночью я опять не мог заснуть. Сначала я долго раздумывал о судьбе Мукулики. Как переменилась та Мукулика, которую я знавал в Ашокаване, — вместо искусной любовницы передо мной предстала женщина, исполняющая долг милосердия. Что это за гуру, о котором она говорила? Я хочу с ним встретиться. Если он умеет глубоко проникать в тайны человеческого сердца, может быть, он всеведущ? И может быть, откроет мне, что сталось с Шармиштой и с Пуру?

Мысль о них жгла меня, как раскаленные уголья. Что с ними? Может быть, Шармишта вернулась под родительский кров? Осмелится ли она появиться там с ребенком? А что, если, не совладев с отчаянием, Шармишта прижала маленького Пуру к груди и бросилась с утеса в воду?

Стоило мне закрыть глаза, как из мрака всплывали передо мной изувеченные тела Шармишты и Пуру. Стервятники расклевывали их… Я вздрагивал и открывал глаза — тогда мне чудились языки пламени и голос, с насмешкой вопрошавший:

— А где же тот, кто виноват в их гибели? Где пылкий любовник? Где беспечный муж? Где отец, предавший малолетнего сына? Где этот трусливый пьяница?

Языки огня плясали передо мной и днем и ночью. Я искал убежища в вине и пил все больше и больше.

После мучительной ночи я отправлялся утром в дом Мадхава, но эти последние посещения повергали меня в еще большее уныние.

Мадхав не приходил в себя, его болезнь противилась всем стараниям придворного лекаря.

Старенькая мать Мадхава не смыкала глаз, сторожа сына от смерти, которая, как кобра, изготовилась к броску. Мукулика ходила за больным, не зная отдыха. Тарака тоже не покидала комнату Мадхава: забившись в угол, она смотрела на всех глазами перепуганного олененка.

На пятые сутки Мадхаву будто стало чуть получше. Он перестал метаться и стонать, его дыхание сделалось ровным. Впервые за эти дни разгладились морщины на лбу лекаря, впервые сложились в улыбку губы Мукулики.

Я сидел у изголовья Мадхава, когда он заговорил во сне, и можно было разобрать слова:

— Принцесса, это воля короля…

Слова ножом резанули мое сердце.

Я знал Мадхава. Знал, что он никогда меня не упрекнет, но как ночная буря в лесу надорвала его телесные силы, так неспособность понять, отчего я предал Шармишту, крушила его ясную душу.

В ту ночь языки огня и насмешливый голос терзали меня без пощады и без передышки. Кувшин с вином пустел и снова наполнялся, но всей влаги мира недостало бы, чтобы залить огонь.

Неделя миновала, а горячка все не отпускала Мадхава.

На восьмой день он покрылся обильным потом и, ненадолго придя в себя, спросил:

— Где она?

Шармишта? — подумал я и промолчал.

Однако мать Мадхава поняла его по-своему и через миг подвела к его ложу юную красавицу. Я догадался, что это нареченная моего друга. Она стояла перед ним, не закрывая лица, поистине ослепительного в своей красоте. Какой счастливчик, подумал я. И ни разу не показал мне свою невесту!

— Подойди поближе, — попросил ее Мадхав и обратился к лекарю: — Я не умру?

— Нет, — поспешно заверил его лекарь, — силы вернутся к вам, но нужно время.

— Ваше величество, — Мадхав впервые обратился так ко мне. — Ваше величество, я должен жить. Кто позаботится о Тараке, если я сейчас умру? И Мадхави, она должна стать моей женой… Обещайте, ваше величество, что вы все сделаете, чтоб спасти меня…

Я понимал, что мысли о семье не оставляют моего друга. Желая успокоить его и полагая, что он опять в бреду, я твердо произнес:

— Клянусь тебе, Мадхав!

Лекарь бросил на меня быстрый взгляд, в котором я прочел отчаяние и упрек. Порывшись в своей сумке, он извлек какие-то шарики и знаком показал Мукулике, чтобы она дала их больному.

Теперь Мадхав обращался только к своей Мадхави:

— Мы ведь решили, если девочка, то имя выбираю я, а если мальчик — ты наречешь его! Зачем же ты теперь со мною споришь? Это наш первый ребенок, потом, когда пойдут другие…

Так вот о чем мечтал мой бедный друг! Как мало знал я о его мечтах, а теперь он на пороге смерти…

Мукулика пыталась напоить его отваром целебных трав, но Мадхав не давался. Видя возбуждение больного, лекарь шепнул Мадхави, чтоб она ушла.

Агония длилась несколько часов. Никто не заметил, когда Мадхав расстался с жизнью. Напрасно клялся я спасти его.

И снова языки огня. Я неподвижно стоял у погребального костра Мадхава. Глаза мои были сухи.

Жизнь и смерть — жестокая игра. Да неужели человек рождается на свет, чтобы смерть с ним играла? Зачем тогда жить?

Смерть. Дети, играя, возводят крепости в прибрежном песке, а ленивая волна одним движением пенной гривы их смахивает в море. Чем отличаются деяния взрослых от детских игр? Зачем мы себе лжем, будто человек есть величайшее создание бога, будто искра вселенского огня делает нетленной его суть? Листья на великом дереве жизни, вот кто мы такие. Мы облетаем под малым дуновеньем ветерка. Я, король Яяти, — повелитель Хастинапуры? Я лист, который любой порыв ветра может сорвать с ветки.

Тело Мадхава обратилось в пепел, а я вернулся во дворец. Опять ночь — не ночь, а кобра, укус которой неминуем и смертоносен.

Мысли о смерти одолевали меня. Я долго стоял у окна, вперившись взглядом во мрак.

Вдруг из темноты показалась колесница и стала быстро приближаться ко мне. Но странно — ее колеса не производили шума и не слышно было стука конских копыт. И непонятно было, как мне удается так явственно видеть черных коней в кромешной тьме. Я всматривался все пристальней, не веря своим глазам — колесница взмыла над древесными кронами и цветниками и остановилась прямо у моего окна.