Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

- Да просто остались бы с ним, - твердо заявил Эхнатон, - и этого было бы достаточно.

- Да, - рассеянно кивнул отец, - остаться было бы достаточно.

- Прекрасно, - прокряхтел Пауль, - вот мы и останемся.

Все выглядело почти так, словно принятое решение окончательно и бесповоротно. Почти так. Три дня еще дела шли хорошо, и, казалось, будто падающий с утра пушистыми, ватными хлопьями снег накрыл толстой прохладной шапкой не только ярмарочные балаганы, но и жажду мести Эде. Это значит, что до сих пор - мы уже научились не обращать внимания на ставшую привычной ругань, которой он ежевечерне осыпал нас через свой рупор, - он более или менее оставлял нас в покое, связано было это с тем, что мы раньше заканчивали работу, ведь наши клиенты рано ложились спать.

Под вечер, когда мы открывали свое рекламное шествие, было труднее не попадаться на его пути; тем более что Эде превратил это в своего рода спорт - подстерегать нас и не давать нам проходу. До сих пор мы молча обходили его стороной, предоставляя следовавшим за нами матерям возмущаться и обдавать Эде презрением, Но потом, на четвертый день, как уже сказано, когда от праздника нас отделяли каких-нибудь тридцать часов, случилось вот что.

Было, наверное, , около трех часов, но над парком уже сгустились странные, какие-то грозные сумерки, сквозь них с трудом пробивались звуки шарманки и пластинок с рождественскими песнями. Казалось, злой великан прижал большим пальцем все звуки, и даже Франц стал на дыбы, словно хотел стряхнуть с себя великаний палец, так что Паулю и Эхнатону с трудом удалось успокоить его.

Едва мы - с большим или меньшим достоинством мы вновь объединились и теперь пели рождественскую песнь - обогнули хлопающую на морозном ветру пивную палатку, как вдруг позади жаровни с яблоками возник Эде-пагода в котелке, сдвинутом на затылок, держа окурок в уголке рта.

Он подпустил нас так близко, что избежать встречи было уже невозможно, да и Франц не пожелал двинуться с места. Но вдруг Эде громко взвыл - не успели мы оглянуться, как в мгновение ока одно из копыт Франца опустилось на ногу Эде, придавив ее всей тяжестью ослиного тела, усугубленной еще и тяжестью фрау Фетге.

Эде, конечно, ударил Франца, удар пришелся в шею; Франц - встал на дыбы и с ревом помчался в сторону Пергамского музея, унося на спине визжащую фрау Фетге и волоча за недоуздок Эхнатона, словно бы состоящего из грубошерстного плаща и доброй дюжины тоненьких семенящих ног.

И тут Эде набросился на отца. Тот отскочил в сторону, и Эде, багровый от ярости, налетел на стену палатки, которая, мягко спружинив, отфутболила его прямо на Оскара, а Оскар, за которым вился серебристый шлейф морозного дыхания, молниеносно спрятался за огромным, деревянно улыбающимся Дедом Морозом с Рудных гор.

- Столб! Осторожнее, столб! - крикнул отец ему вслед. А там уж и ему самому пришлось соблюдать осторожность, поскольку Эде, весь красно-синий, махнув рукой на Пауля, бросившегося вдогонку за Францем, пыхтя возвращался назад.

Я успел еще на бегу заметить, как отец, чтобы ловчее было бежать, сорвал с головы корону, а дальше уже лишь ярмарочные будки со свистом проносились мимо, да вокруг меня фонтаном разлетался снег..

Вероятно, никогда еще на рождественской ярмарке не бывало такой сумасшедшей погони. К счастью, Эде оказался неважным спринтером; не помню уж, как это получилось, но только вдруг я увидел ступени Пергамского музея, справа галопом мчался Франц, а наверху стояли наши; тут подбежал и отец, вместе со мною взлетел по ступенькам, затем все мы очутились в вестибюле и по плохо освещенной лестнице кинулись наверх.

Там мы и собрались. Все, кроме Оскара. Но внизу раздалось пыхтенье Эде, и вот уже его тень, стократ увеличенная светом рождественских огней с улицы, упала на лестницу, но мы, стараясь двигаться совсем бесшумно, шмыгнули во тьму бесконечных залов музея.

Вдруг фрау Фетге, бежавшая впереди, пронзительно вскрикнула.

- Там!.. Там!.. - повторяла она, стоя у окаймленного снегом окна и дрожащим пальцем указывая в темную глубину зала.

Рядом со мной остановился запыхавшийся Эхнатон, фараонский колпак сполз ему на лоб, но испуганным он не выглядел.

- Что там, мама? - громко спросил он.

- Там... - испуганно прошептала фрау Фетге. Подошел отец. Он старался казаться спокойным.

- Ничего страшного, фрау Фетге, - хрипло произнес он, - там, впереди, всего лишь мумии. Мы попали в египетский зал.

- Как тут и написано, - сказал Эхнатон, поправляя колпак.

- Спокойствие! - Пауль на мгновение перестал стучать зубами.

Но мы успели расслышать: из соседнего зала предательски приближались чьи-то тяжелые шаги.

- Быстро! Разбредитесь по залу! - шепнул отец. - Притворитесь экспонатами!

В ряду мумий прямо передо мной слабо поблескивала капитанская фуражка Пауля, я схоронился за статуей.

Какое-то мгновение все было спокойно, так что мы отчетливо слышали, как на рождественской ярмарке играют шарманки. Затем опять раздались шаги, и теперь уже можно было различить даже пыхтение Эде. Казалось, и с ним творится что-то неладное, он подолгу задерживал дыхание, чтобы лучше слышать.

- Ирод! - прогремел вдруг загробно раскатистый голос, в котором лишь тонкий знаток мог бы узнать отца"

- Ирод! - из другого конца зала приглушенно, эхом отозвался Эхнатон.

- Ирод, - точно привидения, наперебой закричали мы.

В мягком мерцающем снежном свете, падавшем из окна, Эде несколько раз повернулся вокруг свой оси, как будто над ним кружился невидимый пчелиный рой, и застонал.

Но мы уже снова как воды в рот набрали.

Ничто не шелохнулось, лишь фуражка Пауля на секунду слабо взблеснула, точно здорово потертый нимб. Однако этого было достаточно, чтобы Эде рухнул на колени перед призраком.

- Я ничего дурного не сделал, - прохрипел он. - Я ничего дурного не сделал!

- Однако, - произнес отец загробным голосом (очевидно, он говорил в какой-то большой сосуд), - ты терпеть не можешь детей!

- И нас ты преследовал не только до Иордана, но до самого Египта! раздался из ряда мумий безукоризненно неузнаваемый голос Пауля.

- Где я? - застонал Эде, кулаками сжимая виски.

- В Египте! - торжествующе завопил из своего угла Эхнатон.

- Довольно! - произнес отец своим обычным голосом. - Он преклонил колена, этого покаяния достаточно. - Отец щелкнул зажигалкой и помог Эде подняться.

Как ни смешно это звучит, но Эде пришлось воспользоваться его помощью. Он дрожал всем телом, и даже в колеблющемся свете зажигалки его лицо было белым, как у снеговика.

- Я хочу выйти отсюда, - слабым голосом пролепетал он.

Отец дал Эхнатону подержать зажигалку и медленно повел Эде к лестнице. Тот беспомощно спотыкался, идя рядом с отцом.