Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Пестрая компания

- Все то же самое, - сказал Фурье. - И ничего больше.

- Америкашкам ещё хуже, чем нам - замети капрал Милле. Несмотря на то, то капралу было уже тридцать пят лет, он все ещё страдал от угрей, и все его лицо было порыто багровыми узлами. Эта беда сделала капрала человеком раздражительным, и его страдания частенько отражались как на службе, так и на отношениях с товарищами. - Их положение просто невыносимо.

- Это почему? - сердито спросил Лаба. - Что тебе не нравится в американцах?

- Американцы - не военные люди, - ответил капрал Милле. Говорил он всегда тоном юриста - чуть снисходительно, гладко и рассудительно. Бывали случаи, когда у слушателей возникало сильное желание убить капрала Милле. Они привыкли сидеть в тылу и нажимать на кнопки.

- Капрал, - лениво заметил Лаба, - ты, вне сомнения, самый большой идиот во всей французской армии 1942-го года.

- Всё шутишь, - сказал капрал Милле. - Давай обойдемся без шуточек. Всем известно, что некоторым расам война дается труднее, чем другим. Американцы сейчас должны испытывать муки людей, осужденных на вечные страдания.

- Повторяю, - протянул Лаба. - Самый большой во всей армии.

Капрал Милле был большим поклонником правительства Виши, и Лаба обожал выводить его из себя.

- Нажимают кнопки, - сказал Буяр. - Мне тоже очень хочется нажать на кое-какие кнопки.

- Вот видишь, - капрал Милле махнул рукой в сторону Буяра. - Буяр со мной согласен.

- Вот видишь, - передразнил его Буяр, - Буяр с тобой категорически не согласен.

На некоторое время пол парусиной установилось молчание. Солдаты думали о пыли и ветре, об отвратительном виде и мерзком характере сослуживцев и о возможности смерти на следующий день.

- Давайте потолкуем о чем-нибудь веселом, ребята, - сказал Буяр. - А если нет, то помолчим.

Молчание продолжалось. Все сидели или лежали в мрачной задумчивости, поскольку слово "смерть" уже было мысленно произнесено каждым.

- Нет ничего более нелепого, - никак не упокаивался Лаба, - чем гибель от руки американца.

Лаба сражался под Седаном и проделал трагический путь через всю Францию, нещадно кляня немцев и англичан, итальянцев и американцев. В конце концов его тайно вывезли на грузовом судне в Алжир, где он, не теряя ни дня, снова вступил в армию. С тех пор, обуреваемый жаждой мщения, Лаба сидел в унылой Африке и ждал появления немцев.

- Отказываюсь! - заявил он. - Категорически отказываюсь быть убитым американцем.

- Ты получишь приказ, - сказал капрал Милле, - и будешь его неукоснительно выполнять.

Лаба с мрачной угрозой злобно прищурил глаза и посмотрел на Милле. Его некрасивое, но, все же достаточно располагающее лицо вдруг обрело несвойственную ему жесткость.

- Капрал, - сказал он, - поведай нам, командир прыщей, а сам-то ты приказ знаешь?

- Нет.

- Кто-нибудь из присутствующих знает? - спросил Лаба, обводя товарищей взглядом. Он был зол на капрала Милле, на французское правительство и на судьбу, которая поставила его в столь нелепое положение. От злости его лицо даже покраснело.

- Лейтенант, - профессионально откашлявшись, произнес Милле. - Он должен знать. Капитан уехал...

- Как это прекрасно, - пропел Буяр, - быть капитаном...

- Давайте спросим у лейтенанта, - предложил Лаба.

- Сержант Фурье, мы образуем из тебя комиссию в составе одного человека.

Сержант Фурье беспокойно огляделся по сторонам, нервно втянув свое небольшое, округлое брюшко. Его всегда пугало любое действие, которое могло привлечь к нему внимание и в последствии осложнить пока неизвестное но несомненно приятное будущее.

- Почему я?

- Самый высокий по званию унтер-офицер в команде, - пропел Лаба, является каналом связи между рядовым и начальствующим составом.

- Я с ним и двух слов не сказал, - возмутился сержант Фурье. Лейтенант у нас всего лишь пять дней, и он очень замкнут... За все пять дней я услышал от него одну фразу: "Запретите своим людям, сержант, курить по ночам на открытом воздухе".

- Вполне достаточно, - радостно объявил Лаба. - Из этого следует, что он тебя уже полюбил.

- Хватит шутить, - сурово оборвал его Буяр. - Времени для шуток у нас не осталось.

Буяр поднялся, вышел из-под парусинового навеса и, встав спиной к людям, вгляделся в загадочную равнину, словно ожидая увидеть на горизонте появление судьбоносного пылевого облачка.

- Что представляет из себя лейтенант Дюмэтр? - спросил он.

- Трудно сказать, - произнес Фурье с осторожностью солдата три года прослужившего в армии и знавшего, что одобрение действий человека до того, как тот проявит отвагу, здравый смысл, порядочность, может привести как к его гибели, так и гибели многих других. - Он человек спокойный... Жесткий...

- Это плохой признак, - вставил Буяр.

- Великолепный, дорогой мундир, что означает отличные связи с интендантами.

- И это тоже плохо, - заметил Буяр.

- Не стоит спешить с выводами, - возразил сержант Фурье.

- Я вовсе не спешу, - произнес Буяр. - Спешат американцы. Похоже, что у нас остается единственный выход... - он потер щеку тыльной стороной ладони так, как это делает человек, размышляя, надо ли бриться или можно подождать ещё денек.

Солдаты тревожно смотрели на Буяра, надеясь на то, что в его голове созрел план, способный снять напряжение этого необычного дня.

- Нам остается лишь один выход, - повторил Буяр. - Мы должны убить его.

Лейтенант Дюмэтр стоял на наблюдательном посту, чувствуя, как на него со скоростью железнодорожного экспресса накатывает головная боль. Однообразие, скука и ничтожность прожитого дня, аккумулируясь в его мозгу, к вечеру наказывали лейтенанта за то, что он все ещё существует. Дюмэтр вглядывался в равнину, на которую медленно и беззвучно опускался голубой и фиолетовый занавес - равнину таинственную и обманчивую, в которой без труда могут затеряться таящие в себе смертельную опасность силуэты людей и машин...

Лейтенант потряс головой и закрыл глаза, пытаясь точно определить, насколько сильна боль в черепе.

Как это могло случиться, спрашивал он себя. Разве можно перед подходом противника вручать артиллерийскую батарею лейтенанту, не оставив ему при этом никаких приказов? Интересно, как в данных обстоятельствах указанный лейтенант может спасти свою жизнь? Очень скоро вдали возникнет облако пыли и первый снаряд упадет где-то рядом с тобой. Тебя окружают ненадежные и неуверенные в себе люди, которых ты не знаешь, но которые, если можно так выразиться, оказались под твоим командованием. И как только меня угораздило отказаться от службы в Алжире, думал Дюмэтр. Лишь за одну короткую, но судьбоносную неделю рапорт получил ход и его перевели на этот пост. Этот перевод оказался переводом к смерти, переводом, который поставил перед ним неразрешимой дилемму... Во времена Наполеона говорили, что каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл. Ныне же каждый солдат повсюду таскает за собой неразрешимую, таящую смерть шараду.