Лиляна Хабьянович-Джурович - Петкана

Девять веков полотно хранилось в Эдессе. Во граде менялись обычаи и правители. Среди последних были как верные, так и неверные. Одни хранили чудотворный плат как величайшую святыню. От других его приходилось прятать. Так продолжалось до тех пор, пока, по милости Божией, он не попал в первопрестольный град всего христианского мира, в Царьград.

То был величественный и дивный праздник, в коем приняли участие все, кто верует в непобедимую, непостижимую и божественную силу Честного и Животворящего Креста.

Я тоже отправилась в столицу из Эпивата, чтобы присоединиться к народу, заполнившему в тот день все городские улицы. И это произошло! Когда мимо меня проносили нерукотворный образ Спасителя, я внезапно наяву узрела свой давнишний сон: горницу, залитую светом, и Пречистую Деву, бережно кладущую на мои колени новорожденного младенца. Но теперь я ясно разглядела дитя и увидела то, на что не обратила внимание в первый раз: это была девочка!

«Девочка... — прошептала я в сомнении, — и вправду девочка, но кто она?..»

«Я!» — услышала я голос из глубины собственного сердца.

А то, что росло во мне, шевельнулось, как будто подтверждая сии слова.

Многие сны посещали меня в тот год, накануне рождения дочери. Но все они исчезали вместе с предутренней тьмой и никогда уже больше не напоминали о себе свету дня и моей памяти. Все, кроме одного, который никак не мог изгладиться и скрыться от моего внутреннего взора. Он резко отличался от остальных, а главное — постоянно повторялся. То был самый обыкновенный сон. Настолько обычный и вместе с тем настолько реальный, что порой мне казалось, что это и не сон вовсе.

Едва смежив ресницы, я видел некую тень, женщину в черном, являвшуюся из ниоткуда, которая подходила и останавливалась возле моей постели. Молча и неподвижно смотрела она на меня, а затем удалялась, каждый раз ничем не выдав тайну своего присутствия. Сейчас мне мнится: быть может, она и сказала бы что-то, не будь я так напуган ее явлением. Если бы я был готов услышать. Но я — не был готов к этому. Слух мой заглушал страх, а ум был поражен самыми страшными сомнениями.

То было как чудо. Никто не мог объяснить мне смысл видения. Даже ученейшие служители Божии, посвященные во многие тайны. Они тоже молчали, когда я просил их раскрыть мне истинное значение подобных посещений.

Людям свойственно объяснять и толковать неизвестное через уже знакомое и понятное. Искать ответ на самые важные и насущные вопросы в малой сокровищнице скудного человеческого знания, а то и вовсе в бездонных омутах своих страхов и сокровенных желаний. Так и я, мучимый тайной неведомого явления, воспринял в качестве истины ту мысль, что давно гнездилась в самой сердцевине жутких помыслов и ужаснейших моих подозрений. Я окончательно уверился, что ночная гостья — одна из трех судьбичек. И что приход ее вызван милосердным стремлением подготовить меня к тому часу, когда она заберет у меня моего Евфимия.

Повседневная жизнь, казалось бы, подтверждала худшие мои опасения.

Евфимий рос бледным и задумчивым. Книги занимали его больше, чем детские игры. Он радостно спешил навстречу старому монаху Атенарию — охотней, нежели в родительские объятия. Евангелие и Жития святых необычайно волновали его, а к моим рассказам о наших делах и славных предках он относился равнодушно. Когда я, по примеру многих отцов, строящих грандиозные планы в отношении своих чад, поверял ему мои мечты о его будущем, он выслушивал меня скорее из почтения и приличия. Словно был наперед уверен, что я понапрасну трачу время, рассказывая о том, чему никогда не бывать. Порою, при одном лишь взгляде на него, меня пронзала мысль, что он, возможно, уже сейчас полностью отрешился от мира сего.

Великая любовь к сыну вызывала во мне страх и трепет. «Неужели нынешняя наша радость лишь передышка между двумя приступами жестокой боли?» — думал я, снедаемый тяжким беспокойством.

«Не требуй от меня, чтобы я доказал свою любовь к Тебе жертвой Авраамовой!» — втайне умолял я Всевышнего каждое утро и каждый вечер. Сей немой вопль поглощал все мои мысли на протяжении многих дней.

Я просил о том же и женщину в черном. Едва она возникала возле моей постели, как я начинал усердно творить молитву. Только бы она ушла. И никогда больше не появлялась. А если уж ей непременно нужно увести кого-то с собою, то пусть это буду я.

И она услышала. Сжалилась ли она над моими слезами и стонами или так суждено было свыше, но приходить она перестала. И, представьте себе, это чудесным образом совпало с тем временем, когда Создатель еще раз явил чрез нас Свое могущество и дивную силу.

Подобно престарелым родителям Исаака, Самсона, Марии и Иоанна, коим Бог даровал утешение на склоне дней, мы в наши преклонные годы (мне было уже 59, а моей жене 55 лет) получили от Господа еще одно чадо. Это произошло в 944 году от Рождества Христова.

Петка. Петкана. Так мы назвали нашу дочь. Имя ей мы выбрали по дню недели, в который она родилась. По-гречески это звучит как Параскева.

«Бог посылает нам в этой жизни искушения, страдания и боль, чтобы с их помощью мы могли легче познать и исполнить свое предназначение. Они — как придорожные знаки, помогающие не сбиться с пути и выбрать на развилке верное направление», — говорил мой брат Евфимий.

Он был на десять лет старше меня и не скрывал от меня своей любви, и я верила ему. И со всем жаром своей детской души стремилась видеть милость Божию даже в том, что походило скорее на немилость, кару и утрату.

Но это было уже после. После того как я пережила первую сильную боль. Когда страх впервые тисками сдавил мое сердце.

До того дня я была обычным ребенком. Необычной делали меня лишь рассказы о моем чудесном рождении, не совсем мне понятные, да еще трепетная, трогательная любовь родителей, буквально боготворивших меня.

«Ты нам дарована», — говорил мне отец.

«Ты будешь императрицей! Предстательницей Бога на земле! Ты для этого рождена», — поверяла мне свои сокровенные мечты мать.

Бедная! Она и не представляла, сколь тонка эта пряжа ее грез и как быстро порвется сия пестрая ткань радужных снов и мечтаний. Как в одночасье рухнет и рассыплется прахом здание, созидаемое ею в течение всей жизни, которая после моего рождения казалась ей прочной и надежной, дарованной едва ли не на века.

Сперва умер отец. Умер внезапно.