Чарльз Сноу - Возвращения домой

- Ты и о Робинсоне ничего мне не рассказывал, и о том, что вы тогда пережили, - заявила она.

Я промолчал. Удивленная, вся в предчувствии опасности, она прошептала что-то нежное.

- Мы должны поговорить обо всем начистоту.

- Не думай об этом.

Помолчав, она сказала чуть хрипло:

- Это слишком легко. Я не могу так жить.

- Не думай об этом, говорю тебе.

- Не могу.

Обычно она выглядела моложе своих лет, сейчас - намного старше.

- Ты не должен выгонять Гилберта, - сказала она.

- Выгоню и ни на что не посмотрю.

- Это будет дурной и несправедливый поступок. Ты же справедливый человек?

- Но ведь тебе известна причина, - крикнул я.

- Это не причина. Ты обманываешь самого себя.

Во мне снова закипел гнев.

- Мне это начинает надоедать, - сказал я.

- Ты притворяешься, будто веришь, что Гилберт хотел тебе зла, хотя прекрасно понимаешь, что это неправда.

- О таких людях, как Гилберт, я знаю гораздо больше, чем когда-либо узнаешь ты. И о зле тоже.

- Он всегда был тебе предан в любом серьезном деле, - сказала она, упорно не сдаваясь. - У тебя нет ни малейшего предлога добиваться его перевода в другой отдел. Я этого не допущу.

- Это не твое дело.

- Мое. Весь проступок Гилберта заключается в том, что он отнесся к тебе так же, как относится к другим. Он, конечно, любопытен. Но пока он сует нос в дела других, тебе наплевать, а как только очередь дошла до тебя, ты не желаешь этого терпеть. Ты хочешь окружить свою жизнь тайной, ты не хочешь давать и брать, как обычные люди. Вот почему ты злишься на Гилберта, - продолжала она. - Ты сам о себе даешь информацию и не желаешь, чтобы кто-нибудь другой узнал твою жизнь. Так же ты ведешь себя и со мной, - добавила она.

Я пытался оборвать ее, но ее гнев не уступал моему, и говорила она более хладнокровно.

- А иначе почему же ты скрыл от меня причину ее смерти?

Я уже был так взбешен, что не мог говорить, у меня перехватило горло, и я стоял, оглушенный ее обвинениями.

- С теми, кто не требует от тебя многого, - продолжала она, - ты великодушен, этого нельзя отрицать. А с теми, кто хочет большего, ты жесток. Ибо никому не дано знать, когда ты намерен быть скрытным, а когда собираешься уйти в себя. Ко многим ты добр, - продолжала она, - но вместе с тем ты способен разбить любящее тебя сердце. Возможно, у меня хватило бы сил смириться с твоими странностями, - говорила она, - возможно, я выдержала бы все это; если бы ты не был врагом самому себе.

Слушая ее, я не мог разобраться, в чем она права, а в чем нет. Все, что она вкладывала в слова, ее гнев и любовь преломлялись в моем сознании в такие требования, какие вызывали у меня внутренний протест и злобу, уязвляли мою гордость. Те же чувства испытывал я мальчишкой, когда мать исторгала на меня свою безмерную любовь и я изо всех сил старался освободиться от нее, еще больше злясь на мать за то, что она сама меня к этому принуждала.

- Хватит, - сказал я и не узнал своего голоса - хриплого и визгливого. Не глядя на нее, я направился к двери.

На улице было еще светло, и мягкий ветер снова пахнул мне в лицо.

25. ВСХЛИПЫВАНИЕ В ТЕМНОТЕ

Вскоре мы помирились, и когда в январе пригласили Элен на обед, нам казалось, что в наших отношениях нельзя заметить перемены и что по виду мы так же счастливы, как в те первые дни. Но подобно тому как искусные интриганы, вроде Робинсона, воображают, будто их маневры непостижимы для других, хотя в действительности даже самый простодушный человек легко видит их насквозь, так и люди сдержанные, стремясь скрыть свое настроение, не обманывают никого, кроме самих себя.

Через несколько недель Элен позвонила мне на работу и сказала, что приехала в Лондон на один день и очень хочет со мной поговорить. Сначала у меня мелькнула мысль отказаться. Потом, очень неохотно, я все же согласился и предложил ей встретиться со мной в ресторане.

Я назвал ресторан "Коннот", зная, что из всей их семьи ей одной импонировала атмосфера роскоши и богатства. Когда я пришел туда, она уже ждала меня в холле, и я сразу увидел, что она очень волнуется. Она была накрашена больше, чем всегда, и одета со строгой элегантностью. Быть может, атмосфера ресторана ей и нравилась, но при этом она не могла отделаться от чувства, что по своему воспитанию должна презирать ее; возможно, она подпала под очарование какой-то неясной тревоги, не утраченной с годами робости, которая охватывала ее всякий раз, когда она переступала порог нового, неведомого ей мира, где не было места простоте и благородным мыслям. Она не принимала этот мир таким, каков он есть, как принимала его Бетти Вэйн; для Элен он еще не утратил своей прелести. К этому естественному для нее волнению добавлялась еще тревога из-за предстоящего со мной разговора.

Укрывшись в уголке зала, она почти не разговаривала. Один раз, словно извиняясь за свою застенчивость, она улыбнулась мне улыбкой Маргарет, доброй и чувственной. Потом сказала что-то по адресу людей, сидевших вокруг нас, с восхищением отозвалась о туалетах женщин и снова умолкла, разглядывая свои руки и вертя на пальце обручальное кольцо.

Я поинтересовался здоровьем ее мужа. Она ответила с присущей ей прямотой, глядя немного мимо меня, словно он был там, рядом, с обычной чуть насмешливой улыбкой. Наверно, на ее долю выпадает мало чувственных радостей, подумал я.

Внезапно она подняла глаза и испытующе поглядела на меня, совсем как Маргарет.

- Вы предпочли бы, чтобы я не начинала этот разговор, - сказала она.

- Возможно, - ответил я.

- Если бы я думала, что могу испортить дело, я бы и близко не подошла ни к одному из вас. Но ведь испортить его уже невозможно?

- Не знаю.

- Может ли положение быть хуже? Скажите честно.

- Мне оно не представляется таким уж плохим.

Для нас с Маргарет, упорно гнавших от себя мысль о разрыве, положение действительно не казалось безнадежным. Но Элен наблюдала за мной, зная, что сказанного не воротишь, что в словах, как в кристалле, отражается и расцвет любви, и ее угасание. Она знала, что я утаил от Маргарет самоубийство Шейлы; не казалось ли ей, что это именно такой кристалл, что из-за этого Маргарет не могла вновь обрести доверие ко мне?

- Вы знаете, Льюис, я беспокоюсь о вас обоих.

- Да, я это знаю.

Легко и отрадно было говорить вот так же просто, как говорила она.

- Когда я впервые увидела вас вместе, - сказала она, - я была счастлива.

- Я тоже, - ответил я и добавил: - Наверное, и она.

- Она была счастлива, я это знаю. Я думала, - продолжала Элен, - вам обоим повезло, что вы нашли друг друга. Мне казалось, вы оба сделали очень удачный выбор. - Она наклонилась ко мне. - Боюсь, - произнесла она тихо, но отчетливо, - что теперь вы отталкиваете ее от себя.

Я знал это, и все-таки не знал. Маргарет была такой же привязчивой по натуре, как я, но более своевольной и гораздо менее покорной. В личных отношениях она не могла оставаться пассивной, и здесь энергия была столь же естественна для нее и приносила ей такое же удовлетворение, как в отношениях общественных Полю Лафкину или Гектору Роузу. Иногда я чувствовал, что, хотя Маргарет стремилась любой ценой сохранить наши отношения, она понимала, что вскоре ей придется принимать какое-то решение. Раза два я ловил себя на том, что обнаружил в ней некоего "заговорщика", который живет в каждом из нас, хоть мы часто и не подозреваем об этом, и который в предчувствии несчастья и будущих невзгод вынашивает различные планы во имя самосохранения или выздоровления.