Чарльз Сноу - Возвращения домой

- Мне нужно минутку поговорить с Льюисом.

Был ход Дэвидсона, и он чуть раздраженно кивнул в знак согласия. Я сейчас же вышел вслед за Маргарет в холл, откуда она повела меня в темную гостиную, освещенную только проникавшим сквозь туман тусклым светом уличного фонаря; в комнате было холодно, но ее щека, когда я коснулся ее рукой, пылала, и я почувствовал, что и мое лицо горит. Она включила свет, посмотрела на меня и, хотя мы были совершенно одни в этой длинной комнате, да и во всем доме, не считая Дэвидсона, сказала шепотом:

- Не тревожься.

- Легко сказать.

- Нет, сказать это не легко.

Она словно стряхнула с себя оцепенение. Она смотрела прямо на меня, не то улыбаясь, не то с гримасой боли.

- Говорю тебе, - воскликнула она, - тревожиться не надо!

Я попытался что-то ответить.

- Ты мне веришь? - вскричала она.

- Хочу верить.

- Можешь верить, - устало произнесла она, а затем твердо добавила: - Я это сделаю. - И продолжала: - Да, я скажу ему.

Мы стояли в углу холодной комнаты. На мгновение я ощутил восторг, потом почувствовал, что тоже устал. Это была усталость, которая наступает после томительного ожидания, когда у человека уже притупляются чувства; внезапно приходит хорошая весть, и, охваченный радостным волнением, человек испытывает от усталости такое головокружение, что не в силах даже прочесть письма. Я чувствовал, что счастье омыло мое лицо, сняв с него, словно губкой пену, все заботы. Я видел ее лицо, тоже омытое счастьем.

Обнявшись, мы стояли молча; потом я увидел, что она думает о чем-то еще, под спокойствием зрела тревога.

Она сказала:

- Я поговорю с ним. Но ты должен немного подождать.

- Я больше ждать не могу.

- Тебе придется потерпеть, один только раз.

- Нет, я хочу, чтобы ты сделала это сейчас же.

- Невозможно! - воскликнула она.

- Так нужно.

Я схватил ее за плечи.

- Нет, - сказала она, глядя на меня: она знала мои мысли? - Я не хочу, чтобы ты говорил с ним, это нехорошо. Обещаю тебе, все произойдет очень скоро.

- Но чего же ты ждешь?

К моему изумлению, она ответила, совсем как одна из ее тетушек, резким и циничным тоном:

- Сколько раз я говорила тебе, - сказала она, - что если ты намерен причинить кому-нибудь боль, то незачем старательно выбирать для этого более удобное время. Я всегда говорила тебе, - продолжала она тем же тоном, - что, пытаясь быть добрым, ты причиняешь еще большую боль. Что ж, слова не должны расходиться с делом.

Она зашла в тупик, не могла заставить себя сказать Джеффри правду; ей не хотелось даже огорчить его. По какой-то иронии судьбы причина этого была не менее прозаична, чем те, которые время от времени определяли и мое поведение. Оказывается, Джеффри предстояло через две недели сдать квалификационный экзамен. Оказалось также, что Джеффри, всегда такой уверенный и спокойный, на экзаменах очень волнуется и теряется. Она считала себя обязанной хотя бы помочь ему, позаботиться о нем в последний раз; это означало раздвоение, что для нее было равносильно оскорблению, это означало бездействие, что для нее было равносильно болезни, - и все же не позаботиться о нем именно тогда, когда он был так чувствителен к ударам, - нет, так поступить она не могла.

- Что ж, если тебе непременно нужно... - наконец согласился я.

Она вздохнула с облегчением, она наслаждалась им.

- Скоро все будет позади, - сказала она. Потом, словно осененная неожиданной мыслью, воскликнула; - А теперь я хочу кое-что сделать.

- Что именно?

- Я хочу, чтобы мы пошли к папе и обо всем ему рассказали.

Ее щеки и виски порозовели, глаза сверкали энергией она гордо расправила плечи. Маргарет повела меня обратно, шаги ее взволнованным эхом отзывались в пустом холле; наконец мы распахнули двери кабинета, где ее отец, опустив на грудь свою красивую голову, с напряженностью математика не отрывал глаз от доски.

- Мне нужно кое-что сказать тебе, - заявила Маргарет.

Он ласково, но довольно безучастно хмыкнул.

- Тебе придется выслушать. Не писать же мне об этом письмо!

Он нехотя поднял на нас свои умные, блестящие, светонепроницаемые глаза.

- Если уж ты намерена прервать игру, - сказал он, - то я надеюсь, это будет не зря.

- Ну так вот: мы с Льюисом хотим пожениться.

Дэвидсон смотрел на нас с недоумением. Он, казалось, и не подозревал, о чем мы решили сообщить ему, с таким же успехом она могла рассказать ему, что видела бронтозавра.

- Вот как? - спросил он. И вдруг расхохотался от души. - Да, пожалуй, ты имела основание прервать игру. Никак не могу сказать, что это известие не представляет интереса.

- Я еще не сказала Джеффри, - объяснила она. - Не могу сейчас. Не знаю, отпустит ли он меня.

- Придется отпустить, - заметил Дэвидсон.

- Это может быть трудно.

- Я всегда считал его более-менее цивилизованным человеком, - ответил он. - В конечном счете в таких вещах ведь выбирать не приходится.

Она бы предпочла, чтобы отец не был так безразличен; но раскрыть ему эту тайну все равно было приятно - хоть что-то сделано. Она радовалась, что теперь чьи-то глаза могли видеть нас вместе.

На этот раз Дэвидсон не спешил отвести взгляд; с острой, критической, оценивающей улыбкой он смотрел на нее, потом перевел взгляд на меня.

- Я очень рад, - сказал он.

- Вас ждут кое-какие неприятности, - сказал я. - Мы многим доставим пищу для досужей болтовни.

- Ну и пусть болтают, - равнодушно отозвался он.

Я понял, что он ничего не слыхал о нашей истории, и добавил:

- Даже доброжелатели найдут это несколько эксцентричным.

- Человеческие отношения кажутся несколько эксцентричными, если смотреть на них со стороны, - заметил Дэвидсон. - Не понимаю, почему ваши могут представляться более эксцентричными, нежели другие. - И продолжал: Мне еще никогда не доводилось видеть ситуацию, при которой стоило бы прислушиваться к советам посторонних.

Ему вовсе не свойственно было краснобайство; слова его шли из глубины души. И причина этого заключалась в своего рода презрении, в сущности своей гораздо более аристократическом, чем у родственников Бетти Вэйн, это было презрение аристократии духа, которая вообще никогда не сомневалась, что имеет право поступать, как ей вздумается, особенно в вопросах пола, которая прислушивалась только к собственному мнению, а никак не к суждениям извне. Иногда - и это отвращало от него дочь - своим пренебрежением к чужим взглядам он давал понять, что все, кто находится за пределами волшебного круга, не люди, а представители другого биологического вида. Но в беде это свойство делало его несгибаемым, для него не существовало искушения предать друга.

- Если говорить серьезно, то, как правило, людям в вашем положении советом не поможешь, - сказал он, - тут нужна только практическая помощь. - И спросил необычно оживленным и деловым тоном: - Деньги у вас есть?