Чарльз Сноу - Возвращения домой

- Во многом верно.

- Рад за вас, очень рад.

Я подумал, что он, вероятно, говорит почти искренне; он всегда относился ко мне хорошо. Затем он продолжал осторожно:

- Во многом?

- Больше, чем я рассчитывал.

- Нам, конечно, трудно задавать друг другу некоторые вопросы по причинам, о которых обоим тяжко вспоминать, но мне все-таки хотелось бы думать, что вы наконец вкусили блаженство такого дара, как счастливое супружество.

Я был уверен, что подбирался он вовсе не к этой теме. Он задал вопрос очень мягко, и так же мягко я ответил, что действительно, кажется, начинаю его вкушать.

- Это единственное, чем судьба меня наградила, но уж зато наградила больше, чем других, - сказал мистер Найт. - И если вы позволите, то я скажу, Льюис, что это ни с чем не сравнимое счастье.

Он говорил шепотом, и жена не могла его слышать; причем, как это ни удивительно, он снова был совершенно искренен.

- Мне вспоминается, - продолжал он, - простите, что я перескакиваю с одного предмета на другой, но если не ошибаюсь, я видел сообщение о рождении - в "Таймсе", кажется, или в "Телеграфе"? А может быть, и тут и там? - которое я почему-то связал с вашим мнением. Возможно ли это?

- Да, - ответил я.

- Я, кажется, припоминаю, - еще раз простите меня, если я ошибаюсь, что ребенок был мужского пола?

- Да, - ответил я.

- Мне помнится также, что его назвали Чарльз Джордж Остин. Признаюсь, хоть за последнее время я, разумеется, не в курсе ваших дел, имя Джордж я связал с эксцентричной фигурой Пассанта, который, кажется, был вашим приятелем в те дни, когда я впервые о вас услышал.

- Да, - ответил я, - мы назвали его в честь Джорджа Пассанта.

- Неплохо, - мистер Найт самодовольно улыбнулся, - совсем неплохо для старого сельского священника, давно потерявшего всякую связь со всеми вами и с внешним миром.

Он говорил, а я все время ясно сознавал, что все это лишь мелкая пристрелка, что он еще не приступал к атаке.

Он продолжал:

- Надеюсь, ваш сын таков, что вы можете им гордиться. Вы, возможно, из тех отцов, кому дети приносят счастье. - Затем он снова изменил направление разговора, заметив непринужденно и задумчиво: - Порой, услышав о ваших успехах, я мысленно возвращаюсь к тем временам, Льюис, когда вы впервые пришли в мой дом; как вы думаете, не потому ли со мной происходит такое, что мне нечем заполнить время? Сознаете ли вы, что с тех пор прошло четверть века? И, несмотря на все уважение к вашим успехам и признание того положения, которого вы достигли, порой я задумываюсь; не рассчитывали ли вы в ту пору, много лет назад, получить больше земных побрякушек, чем... чем, скажем, выпало на вашу долю? Потому что в те дни, еще в юности, в вас была непреодолимая сила. Конечно, я понимаю, у каждого из нас своя судьба и с ней надо мириться. И все-таки порой мне кажется, что в какие-то минуты вы думали: что ж, могло быть хуже, но и сейчас не бог весть как хорошо; бывают в жизни разочарования, которых не ждешь.

Ах, вот оно что, думал я, вот куда он клонит. И ответил:

- Да, в юности я мечтал добиться большего.

- Конечно, - размышлял вслух мистер Найт, - на вашу долю выпало немало тягот в личной жизни. И я полагаю, если бы вам удалось начать все сначала и дойти до самой вершины, то в ваши годы вы бы не стали заполнять свою жизнь заботами о жене и ребенке.

Вот, значит, что? Неужели он вызвал меня только для того, чтобы напомнить, что моя общественная карьера не столь уж блестяща?

Если так, то я мог гораздо легче снести это, чем он воображает. Но мне почему-то казалось, что он все еще хитрит. Просто в свои семьдесят лет он, хоть и считал себя больным и был настолько занят своим здоровьем, что не имел никаких радостей, тем не менее, как и в былые годы, не мог отказать себе в удовольствии следить за барометром чужой жизни. И как в былые годы, делал он это не менее искусно, чем Роуз или Лафкин. Он никогда не выезжал за пределы своего прихода, чрезмерная гордость и тщеславие не позволяли ему с кем-либо соперничать, но в предсказании успеха в жизни он был такой же кудесник, как эти два великих мага должностной карьеры.

Любопытно, что, когда эти трое ошибались, они делали одинаковые ошибки. Они торопились похоронить неудачника: он конченый человек, мрачно говорили они не без внутреннего удовольствия и почти всегда были правы, если дело касалось дальнейшего продвижения по службе. Но при этом они упускали из вида или недооценивали, насколько гибки и упруги жизненные силы людей.

Герберт Гетлиф никогда не станет судьей; Гилберт Кук не поднимется выше помощника министра; Джордж Пассант до самой пенсии останется старшим клерком на жалованье от восьмисот до девятисот фунтов в год: и все-таки у каждого из них есть запас жизненных сил. На новом месте они могли бы прорваться вперед, и окончательно списывать их в тираж, как делали эти искусные пророки, было рано.

- Вы полагаете, - продолжал твердить мистер Найт, - что мы еще немало услышим о вас в большой политике?

- Скорее мало, - ответил я.

Он опустил веки, и лицо его погрустнело.

- Может быть, во всем виновата моя дочь. Если бы не она, вы бы начали удачнее.

- А конец был бы тот же, - ответил я.

- Я невольно все время возвращаюсь к мысли, что вам мешали идти вперед.

- И все равно я бы не добился большего, - сказал я.

На мгновение он повернул голову и посмотрел на меня широко открытыми глазами.

- Я часто думаю о ней, и многое мне неясно, - сказал он. - И я спрашиваю себя, не приходят ли и вам на ум все эти вопросы?

Наконец-то. Вот в чем все дело. Теперь, когда он добрался до главного, оказалось, что он вовсе не хотел подковырнуть меня.

- Очень часто, - ответил я.

- Я знаю, вы спрашиваете себя, в чем ваша вина и как вы должны были помочь ей?

Я кивнул.

- Но вы не виноваты, я не могу винить вас. Раз за разом я перебирал в памяти все, что она мне говорила, и вспоминал, как она выглядела, когда была девочкой. Странности появились у нее еще до того, как она встретила вас и привела в мой дом. - Он никогда еще не говорил так откровенно: - Я не перестаю спрашивать себя, чем я мог ей помочь. Наверно, я уговаривал себя, что это всего лишь незначительные странности. Но я и по сей день не знаю, чем я мог ей помочь. Совсем малюткой она уже держалась отчужденно. Когда я говорил, что она хорошенькая, она отшатывалась от меня. Я помню, ей было тогда всего шесть-семь лет. Я очень гордился ею, мне доставляло радость повторять, что она красива. Как сейчас, чувствую на себе ее взгляд: она молила меня замолчать. Я не знаю, чем можно было ей помочь. Нужно было найти к ней подход, но мне никогда это не удавалось. - Он добавил: - Я должен был помочь ей, но не умел. Теперь я сознаю, что принес ей больше вреда, чем пользы. - И повторил: - Что я мог сделать?