Чарльз Сноу - Возвращения домой

Слухи росли. Шейла не только эксцентрична, но и неуравновешенна; она месяцами лечится у психиатров и проводит немало времени в лечебницах для душевнобольных. Этим и объясняется наша ненормальная супружеская жизнь, поэтому-то мы и перестали принимать, поэтому она по целым неделям не выходит из дому, поэтому мы не решаемся иметь детей.

Некоторые слухи касались и меня: зная о ее болезни, я женился на ней только потому, что ее родители заплатили мне. Но в основном речь шла о Шейле, говорили, что будь мы бедняками и людьми невлиятельными, ее бы давно взяли на учет как психически неполноценную.

Эти слухи были искусно придуманы, на первый взгляд убедительны, пущены в ход с изощренной изобретательностью и в двух-трех случаях граничили с правдой. Большинству их легко было поверить, даже не желая Шейле зла, стоило только заметить, что она действительно человек со странностями. Слухи распространялись и росли как снежный ком, в основном за счет подробностей о ее болезни. Но поначалу слухи эти, тонко и пикантно придуманные человеком, отнюдь не лишенным воображения, были непохожи на все, что мне когда-либо доводилось слышать.

На этот раз сомнений не возникало. Только один человек способен был фантазировать в подобном стиле. Я это знал, и Бетти понимала, что я знаю.

Она сказала, что везде, где только могла, опровергала эти слухи.

- Но кто поверит, когда отрицаешь столь пикантные подробности? трезво, хоть и с огорчением заключила она.

Нелегко мне было возвращаться домой в этот вечер, когда летний воздух на набережной был насыщен цветочной пыльцой и чуть отдающим гнилью, сладковатым запахом воды. Утром я оставил Шейлу совершенно спокойной, но теперь мне придется ее предупредить. Другого выхода нет. Стало слишком опасно скрывать от нее эти слухи. Я не знал, как их преподнести и что делать потом.

Я поднялся в спальню: она лежала у себя на постели и читала, Ей было спокойнее, когда я спал в той же комнате, хотя мы редко бывали близки (чем дольше мы были женаты, тем фальшивее звучало слово "любовь"; она редко отказывала мне в близости, но ничего при этом не испытывала). В тот вечер я сидел на своей кровати и наблюдал, как она читает при свете ночника, хотя в спальню начал понемногу проникать свет заходящего солнца. Окна были распахнуты, и в комнату доносился запах извести и бензина, наступала жаркая и безветренная ночь.

Шейла легла, наверное, из-за жары. Она была в халате, на лбу у нее блестели капельки пота, в руке была папироса. Она казалась немолодой и некрасивой. Внезапно я почувствовал острую близость к ней, близость, рожденную годами совместной жизни и ночами, когда видел ее такой. Я всем существом своим желал ее.

- Жарко, - сказала она.

Я лег, мне не хотелось нарушать мир и тишину.

В комнате не слышно было ни звука; только Шейла переворачивала страницы да с улицы доносился шорох шин по мостовой. Шейла лежала ко мне спиной на своей кровати, которая стояла дальше от окна.

Через некоторое время - с полчаса я не решался начать разговор - я окликнул ее.

- Да? - отозвалась она, не меняя позы.

- Нам нужно поговорить.

- О чем?

Голос ее все еще звучал лениво, она не подозревала ничего страшного.

- О Робинсоне.

Она редко повернулась на спину и устремила взгляд в потолок.

- А что такое?

Я перед этим долго подбирал слова и теперь ответил:

- На твоем месте я бы меньше ему доверял.

Наступило долгое молчание. Шейла не шелохнулась, словно и не слышала моих слов. Наконец она заговорила холодным звенящим голосом:

- Ты не сказал мне ничего нового.

- А ты знаешь, что именно он говорит?

- Какое это имеет значение?! - воскликнула она.

- Он распространяет грязную клевету...

- Я не хочу слушать.

Голос выдавал ее волнение, но она не шевелилась.

Через минуту она сказала в тишину комнаты:

- Я же говорила тебе, что он не будет благодарен.

- Да.

- Я оказалась права.

Ее смех был похож на звон разбитого стекла. Я подумал, что те, кто, как она, стараются обнажать самые непривлекательные стороны человеческой сущности, больше всех ими восхищаются.

Она села, прислонившись к спинке кровати, и посмотрела на меня в упор.

- Почему он должен быть благодарен?

- Он пытался причинить тебе зло.

- Почему он должен быть благодарен? - В ней поднимался леденящий гнев; давно уже я не видел ее в таком состоянии. - Почему должен он или кто-нибудь другой быть благодарен, если в его жизнь вмешивается посторонний человек? Вмешивается, говорю я тебе, ради собственной выгоды. Я ведь не старалась сделать что-нибудь для Робинсона, я просто хотела отвлечься, и ты это отлично знаешь. Почему бы ему и не говорить все, что он хочет? Я не заслуживаю ничего другого.

- Заслуживаешь, - сказал я.

Она не отрывала от меня глаз. Лицо ее стало суровым и жестоким.

- Послушай, - сказала она, - вот ты отдал многие годы жизни, чтобы заботиться обо мне, ведь правда?

- Ты говоришь не то.

- А что еще можно сказать? Ты заботишься о человеке, который сам по себе бесполезен. Много хорошего это дало тебе? - Холодным, насмешливым тоном она добавила: - Да и мне тоже.

- Я это очень хорошо знаю.

- Ты пожертвовал многим, что тебе дорого, да? Раньше ты интересовался своей карьерой. Ты пожертвовал тем, чего хочет большинство мужчин. Тебе бы тоже хотелось иметь детей и жену, которая бы тебя удовлетворяла. Ты сделал это ради меня. Почему?

- Ты знаешь почему.

- Я никогда этого не знала, наверное, у тебя есть своя причина. - Ее опустошенное, измученное лицо выражало-страстный порыв. - И ты думаешь, я благодарна?! - воскликнула она.

После этого яростного и презрительного выкрика она сидела неподвижно. Я видел, как ее глаза, которые она не отрывала от моих, медленно начали краснеть и слезы покатились по ее щекам. Она плакала редко и только в таком состоянии. В тот вечер - хотя мне не раз доводилось видеть это прежде - меня испугало то, что она даже не подняла руки, а продолжала сидеть неподвижно, слезы катились по ее лицу, как по оконному стеклу, и халат на груди становился мокрым.

Я знал, что после такой вспышки я бессилен был что-либо сделать. Ни нежность, ни грубость не могли ей помочь. Говорить было бесполезно, пока она сама не нарушит молчание, попросив носовой платок или сигарету.

В половине девятого мы должны были встретиться с моим братом в ресторане в Сохо. Я напомнил ей об этом, но она только покачала головой.

- Ничего не выйдет. Тебе придется пойти одному.

Я сказал, что встречу легко отложить.

- Иди, - ответила она. - Тебе лучше побыть вне дома.

Мне не хотелось оставлять ее одну в таком состоянии, и она это знала.

- Все будет в порядке, - сказала она.

- Ты уверена?

- Все будет в порядке.