Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Уууу!

— То-то. — Удовлетворенно подводит черту старшина. — А спать поедем домой, в полк значит. Понятно? Там теперь ваш дом.

— Угу-у!

— Не угу, а так точно. — Старшина сурово оглядывает угукающую гвардию, щурит один глаз, с оптимизмом заявляет, себе видимо. — Но ничего, это отработаем. Время — море: вагон и малая тележка. Три года! Научимся. От зубов отскакивать будет. Кор-роче, — старшина начальственно привстаёт на цыпочки, — на все про все один час. Во-пр-росы? — и, ни секундой позже, сам себе отвечает: — Нет в ар-рмии вопр-росов. Значит, впер-ред, товарищи вновь прибывшие.

Из всей пламенной и яркой речи старшины мне очень понравились только три вещи: мыться, одеваться и спать. Еще бы про что-нибудь пожрать сказал — вообще была бы лафа!

Армейская же форма манила… притягивала, словно магнит. Я так долго в тайне ждал этого радостного момента, я столько раз в своих мечтах примерял военную форму, столько раз представлял себя в солдатской военной форме, обязательно с медалями, в фуражке набекрень, как на том плакате в военкомате. Идешь по школе такой стройный, подтянутый, независимый. На учителей не смотришь… Дома… в клубе… все девчонки — падают. Здо-орово!

Вон, как хорошо форма сидит на солдатах… Такие все ладные, аккуратные, грудь колесом. И я скоро таким буду — надо только быстренько-быстренько пройти этих «мамедовых», да каких-то «санитарков, звать тамарков», и помыться, погреться в смысле.

— Ну, не толкайся, ты чё? Торопишься, как голый к девке в кровать! — охлаждает мой пыл Серый, и заинтересованно спрашивает, — ты в какую баню пойдешь? — и видя, что я не понимаю его, отвечает. — Я, например, только в женскую. — Поясняет: — Никогда не был в женской бане. Надо же посмотреть, как у них там всё устроено… — и добавляет мечтательно: — Может, кто и остался там. Да, ты? — И, выпучив глаза, весело ржет, как застоявшийся жеребец. — Й-и-и-а-а-а! Бабу хочу-у!

Ха, чего орать, открыл Америку, тут все такие, все «хочут», все в том направлении готовы землю копытить. Ржём уже вместе. Сначала дуэтом, потом к нам присоединились и другие. На наш «конячий» призывный крик, выскочил почему-то старшина, интересно, в каком это качестве?.. Нет, он не присоединился к нашему ору, наоборот, он его оборвал: «Эт-та что такое? Ну-ка, прекр-ратили, немедленно, жеребцы, тут мне понимаешь! Это не конюшня вам здесь! Не забывайтесь! Не дома!». Безжалостно душит песню на взлете. Ладно, переглядываясь, молча решаем: мы потом доорём. Что нам еще здесь делать?..

Между тем, в центре предбанника быстро выросла огромная гора нашей одежды — из бывшей, в прошлом, гражданской жизни. Мгновенно образовалась живая очередь. Тремя ручьями, змейкой, выстроились голые новобранцы. В ожидании следующих над нами действий развлекались, щелкая друг-друга сначала по ушам, а когда у всех уши стали красными и были закрыты ладошками, переключились на «морковку» между ног. Вот, где интересная хохма получилась, просто класс.

Щелкать по обвислому или уже возбужденному члену, очень, оказывается, интересно. Эффект от щелчка получался довольно болезненным, поэтому все пацаны стояли крепко зажав его обеими руками в мошонке и резво крутясь на месте, показывали друг другу, что здесь на чеку, что здесь не спят. Но достаточно было толкнуть будущую жертву в сторону, как он, балансируя, пытаясь удержать равновесие, невольно убирал руки от мошонки. И в этот самый момент, с любой удобной стороны, немедленно следовал вероломный щелчок, а то и два. Жертва со зверским выражением лица хватается за ушибленное место, поджав ногу, танцует на другой ноге, шипит от боли. Но и тот, кто изловчился, в свою очередь, тоже успевает получить неожиданный для себя щелчок. И так — цепная реакция. Сплошные щелчки, охи и ахи. Весело, почти до слез. Все голые, все танцуют, преувеличенно кривятся от боли, корчат страшные рожи, увертываются, защищаясь ловят удачный момент. Причем, все происходит почти бесшумно. Слышны только звучные щелчки, шлепки, сдавленные всхлипы истерического смеха и какие-то горловые, голосовые конвульсии. В этой игре мы так распалились, что и не заметили, как у всех члены вдруг встали торчком, как на «параде». Ну, это вообще хохма. Просто кошмар!

Игра неожиданно приобретает совсем другой эффект: особо-остро-пикантный. От этого дурацкого неуправляемого физического состояния на нас накатывает какая-то коллективная истерика, безудержное веселье. Член уже как железный, его не загнешь, не спрячешь — некуда! Стоишь ведь голый, всё на виду! Особенно смешат нас те, кто впереди нас, и первые в очереди. Им же сейчас идти, показываться, а они точно не успеют успокоиться. Несчастных, с палкой торчащим членом, первых, насильно выталкивают вперед: «Иди! Ну иди, вызывали уже!» Первые, согнувшись пополам, кто и присев, прикрыв свой возбужденный отросток, умоляюще скривив лица, предлагают войти в их ужасное положение, любому уступают свою очередь. Ага, спасибочки, желающих сегодня нет — все такие.

Щелчки, всхлипы смеха, шлепки, сдавленный истерический смех…

Голимая веселуха.

Игра такая…

Хохмы хохмами, а работа по приемке новобранцев шла полным ходом. Сбросив одежду, мы попадаем в парикмахерскую. Парикмахерская — это очень сильно сказано. На самом деле это три стула и три солдата с машинками — Мамедов и его команда, как сказал старшина. На гражданке они, наверное, были чемпионами по стрижке овец. На одного человека они тратили не более десяти секунд. Один проход машинкой — вж-ж-ж-ж, второй… третий… Тут подправил, там подхватил. Шлепок по светлой лысине: «Всё, годен, пацан, вых-ходи».

Горы… горы волос разного цвета: длинные, короткие, мягкие, жесткие, прямые, волнистые — настоящие горы. Их сметают веником в одну кучу, по ним ходят, весь пол в окружности колючий, жирно-скользкий.

— Сле-едвающий, пажя-ялюста! — «мамедовы» почти одновременно cбрасывают простыни, элегантно, в сторону, встряхивают.

И три очередных лысых богатыря (кстати, про богатыря, это тоже очень сильно сказано. Гипербола, в общем), смущенно поглаживая себя по шершавой, белёсой лысине, сгорбившись, осторожно бредут дальше. Почему сгорбившись? Отвечаю: разве может у тебя быть гордой походка, если ты абсолютно голый, одна рука у тебя придерживает болтающееся естество, а вторая прикрывает лысую плешку? Нет, конечно. Гордости только и хватает на одну фразу в смущенной тональности: «Ничего, ничего, бля. Плавали, знаем!» И один вопрос в пространство вокруг себя: «И куда теперь дальше?»

А «следвающий», голышом, уже зная результат, уныло проходит, ловя сочувствующие взгляды своих товарищей, садится голым задом на еще теплый, но очень колючий стул, и, «вжжж… — вжжж…» — посыпалась родная волосина по плечам, по спине… Шл-ле-епок по затылку: