Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

— Ты был сыном нашего алькальда… Помнишь те годы?

— Еще бы нет!

— И внуком дона Серафина… Что ж, тебе повезло вдвойне, как никому из наших ребят. Ну, слов нет, как я тобой восхищаюсь!

— Спасибо, Пабло.

— Мне прямо врезалось в память то время. Я постарше тебя лет на пять, правда?

— Пожалуй.

— Клянусь, я не пропустил ни одной твоей вещи, даже последний номер журнала видел.

— Ну, будет… Сказать честно, по-моему, я многое упрощаю.

— Смотря на чей взгляд. Да и зачем самому себя судить, умалять свои достоинства. Это все зря, — говорит Пабло, скосив глаза на кончик тлеющей сигары, и добавляет: — Пусть о тебе судят другие.

Пабло вскидывает голову и улыбается:

— Помнишь гостиницу? Она еще на месте.

— Неужели?

— И такая же, какой была при тебе больше сорока лет назад.

— Там я и родился. Мать говорила, что в тот самый день у нас в городке появился свет.

— Не столько свет, сколько деньги. Но примета хорошая, а?

— Данет…Япростоктому, чтовтотденьпустилиэлектростанцию, иесликтоспрашивал, когда я родился, мать непременно вспоминала это.

— Мать у тебя болела, бедняжка.

— Да… галлюцинации.

Пабло откидывается назад и впивается в меня долгим взглядом, а я делаю вид, будто слежу за голубями в небе — пусть он присмотрится, какой у меня крутой лоб.

— Да… ты, конечно, внук дона Серафина, а не сын своего отца.

— То есть как?

— Сейчас объясню. Твой дед был такой же высокий, и лысина в точности как у тебя.

— Да, пожалуй.

— Твой дед открыл гостиницу и первый в нашем городке занялся транспортом.

— Каким транспортом?

— Сейчас поймешь. Он нанял экипажи с лошадьми. На задах гостиницы поставил конюшню и заправлял всем этим. Брал с каждого одно песо за прогулку в экипаже. Она начиналась от реки и кончалась у самого кладбища, как и бывает в жизни. Всем заправлял только твой дед. Вы тогда занимали комнаты наверху.

— Правильно, справа по коридору.

— Дон Серафин. О-о! Без его воли ни одного медяка не тратили. Он, кто же еще, подарил тебе ролики?

Нет, память меня не подвела, теперь я совершенно уверен, — вот они, эти неподвижные глаза Пабло, похожие на два металлических колесика, которые вдруг перестали вертеться.

— В нашем городке мало у кого были ролики. Ты, наверно, первый их заимел.

— Раз так, значит, и впрямь мой дед питал особую любовь ко всякому транспорту.

— Скажи лучше, особую любовь к внуку.

— Ну, это бесспорно.

— На то он и дед. Одно плохо: дедом он был только тебе, а нас, ребят из бедного квартала Лос-Чивос, просто не замечал.

Пабло больше не смотрит на меня, лишь грустно улыбается, покачивая головой.

— Ну слов нет, как я тобой восхищаюсь, — вскрикивает Пабло. — «Апельсин» — вот рассказ! Иногда я думаю: далеко шагнул внук дона Серафина, но — не сын алькальда Салирио.

Он повторяет это уже второй или третий раз, и меня почему-то неприятно задевают его слова. Чем его не устраивает мой отец? Самые лучшие воспоминания моей жизни связаны с отцом. Он никому не делал зла ни на той земле, где родился, ни сейчас, когда ему под девяносто. Сидит себе на террасе и греет старые кости под вечерним солнышком.

— Н-да, определенно — ты не сын Салирио, а внук дона Серафина.

— Что ты имеешь в виду, Пабло?

Но он сразу переводит разговор на другое и сверлит меня холодными глазами-колесиками, которые мчатся по тротуару.

— Позволь сначала сказать тебе одну вещь. В твоем рассказе «Облака» есть ошибка, пустяковая, правда, но ошибка.

— Что-что? — спрашиваю я, невольно приподнимаясь.

— Осечка вышла: у твоего героя вместо топора — мачете.

— Да нет, топор.

— Мачете.

— Ты путаешь, Пабло, у меня хорошая память на все, что я пишу.

В моем голосе такой напор, что он явно тушуется. Но для пущей убедительности я добавляю:

— Клянусь жизнью.

— Может, я спутал, — торопливо соглашается он и, глядя вбок, говорит: — Однако рассказ от этого вовсе не пострадал.

Пабло оборачивается ко мне, и по его глазам я понимаю, что сейчас он снова преподнесет мне моего деда.

— Да, ты куда больше внук дона Серафина, чем сын алькальда Салирио.

— Объясни толком!

— Твой дед имел все на свете, хоть потом и разорился. А твой отец сам встал на ноги, сам добился своего. И когда добился, его сделали алькальдом.

— Ну, верно.

— Ты же всегда был внуком дона Серафина.

— В каком смысле всегда?

— Был и будешь.

— Да объясни наконец!

— Ты с детства жил в мире игрушек, которыми тебя задаривал дед. И по сей день в нем живешь.

— Ага, в этой куче игрушек были и ролики, Пабло. Ты сам про них вспомнил, — говорю я, уже не сдерживая злости.

Вот тут он сразу преображается:

— Были, были. Я глаз не мог оторвать от этих роликов — иду домой, а они передо мною. Но меня мучили не сами ролики, а то, что они на твоих ногах, что у тебя такой красивый шарф и белая матросская блуза. Во всем городке ты один и носил ее.

Теперь мы молчим. Знаем, что между нами непреодолимая преграда, и смотрим друг на друга как бы с разных берегов реки.

— Это все, Пабло? — спрашиваю я уже мирно.

— Нет, кое-что еще. Помнишь, ты совсем забросил ролики — они уже никуда не годились. Так вот, как-то раз я осмелился взять ролик, заметь, только один ролик, но вдруг вышел твой дед. Знаешь, детей легко обидеть словом. Вернее, их легко обидеть таким людям, как твой дед. Он любил только своего внука, другие дети — не в счет. «Сейчас же положите на место! — рявкнул он. — Это не ваше, слышите?» Хуже всего то, что он говорил мне «вы», хотя я едва доставал ему до колена.

Пабло умолк. А я сидел и думал: какой все-таки малостью были эти прожитые годы, которые увели нас от порога родного городка.

— И вот, — внезапно продолжает Пабло, — я сочинил стихи, похожие на ролики, а ты пишешь рассказы, и они под стать тем экипажам, которыми забавлялся твой дед. Так и бывает.

Тут я понял, наконец понял, почему я внук своего деда, а не сын своего отца, понял, откуда металлический блеск в глазах Пабло — они как колесики на тех старых роликах, которые по-прежнему мчатся сквозь время и пространство.

1962.

Собрались однажды маленькие горные жители на совет и подумали, что пора им переселиться в такое место, где перестанут их наконец топтать тяжелые воловьи копыта, а человеческие ноги не будут прокладывать на земле голые тропинки.

Лучше всего, конечно, было бы отыскать высокую скалу, на которую не взобраться большим животным, или залитую солнцем широкую расщелину между камней и уж там построить себе дома.

На том и порешили.

Прилетела пчела, — а пчелы, как известно, летают далеко, — и сказала:

— Есть одна чудесная маленькая долинка, сплошь покрытая цветами, по которой, словно ниточки, бегут три прозрачных ручья.