Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

Комар сосал до тех пор, пока не насытился, а по том взлетел, снова направляясь к мангровым зарослям. Взамен крови, наполнившей его желудок, он выпустил через тот же хоботок содержимое своих слюнных желез: жидкость, которая служит проводником еще более простейшим существам, чем сам комар. Тем, что, попадая в кровь, проникают в красные кровяные тельца и изнутри пожирают их, давая жизнь другим, подобным себе.

Но человек узнал об этом только через пятнадцать дней после того, как все случилось.

В тот день он, как и в предыдущие месяцы, сжимал в руке винтовку, устремив взгляд в сторону берега, откуда в любой момент могли послышаться шаги или просвистеть пули.

Сначала он почувствовал головную боль. Она подкралась к нему внезапно, и теперь у него ломило в висках. Потом его бросило в озноб и стало так лихорадить, что приклад винтовки застучал о камни. Но он не слышал этого стука: лязг собственных зубов заглушал его. Пот — холодная влага смерти, — минуя губы, градом стекал по всему телу. Забыв о том, что надо смотреть в сторону берега, скрючившись, охваченный приступом лихорадки, человек продолжал бессознательно и бесцельно прижимать к груди винтовку.

Постепенно сознание снова возвращалось к нему. Когда скрылся последний луч солнца и над морем зажглась первая яркая звезда, он пришел в себя. И вдруг почувствовал, как тело наполняется теплом, хотя оно всегда теплое, только мы этого не ощущаем, поскольку таково наше естественное состояние. А вместе с теплом в человека вновь влилась жизнь. С той только разницей, что теперь его мучила жажда.

Жажда все росла и росла, поднимаясь из самых глубин и заполняя собой каждую частицу тела: кости, мышцы, нервы, поры кожи. Она охватила все его существо, огнем разгораясь во рту.

Но это была не жажда воды, а жажда сока. Сока хоть какого-нибудь кислого плода, который бы немного смочил пересохшие губы, проник в рот, увлажнил десны, зубы, язык, а потом радостно хлынул в темную глотку, утоляя жажду нервов, мышц, костей, животворного мозга.

Усталые глаза рыскали вокруг, однако в ночной темноте не было видно никаких плодов — только звезды и множество деревьев, погруженных во мрак, а может, и птицы, но ведь они не утолят жажду.

Это был первый приступ лихорадки и первая жажда. За ними последовали другие. Они приходили через день. Голова холодела, на лбу выступала испарина. Потом ломило в висках, бил озноб и снова начинался приступ, который трепал до тех пор, пока в сознании оставалась только одна мучительная мысль: не выпустить из рук винтовки. Безумное желание уберечь ее, спасти от лихорадки.

Потом снова жажда. Пожалуй, это было самое страшное. Господи, хоть бы какой-нибудь кислый плод!

Комар сделал свое дело, а человек еще нет. Его дело еще только начиналось. Вернее, только что началось. Оно началось с того дня, когда он отправился из Мехико, в новых, почти сверкающих башмаках, у которых теперь от долгого пути по хляби и рытвинам раскрылись пасти, «прося каши», потрескалась кожа и совсем стерлись подошвы.

Однако человек еще ни разу в жизни не был исполнен такой решимости, как в ту ночь, когда впервые услышал из уст другого человека с такой же бородой, как у него, слова:

— Однажды тебя станет трепать лихорадка — и ты не выдержишь.

Он искал взглядом этого человека среди теней, чтобы ответить ему, но озноб не давал говорить, заставляя скалить белые зубы. И все же слова сорвались с его губ:

— Придет день, и мы выиграем сражение, пусть я погибну, только не трусом и не предателем.

Другие люди делали то же самое, что и он. Их руки день и ночь держали винтовку, готовые в нужный момент нажать на курок. Тяжелая, горькая ноша для тех, кто ранен. Люди страдали от голода и усталости, а их руки всегда были начеку. Сон валил их с ног, а они продолжали путь, не думая о том, что каждую минуту могут получить пулю в лицо, в спину, в бок, куда угодно.

Другие люди делали то же самое, что и он, но его еще мучила лихорадка.

Мало того, не успевал пройти приступ, начиналась жажда. Она расползалась по всем, самым потайным уголкам, подступала ко рту в поисках хоть какого-нибудь кислого сока, любого круглого, блестящего, спелого плода.

Вот почему он не поверил своим глазам в то утро, когда вдруг увидел дерево. К тому времени его поддерживало только мужество. Глядя на дерево, стоявшее перед ним, он решительно сказал:

— Взгляни-ка, Хуан, кажется, там фруктовое дерево.

— Да, капитан.

— Какое?

— Мараньон.

— А нет ли там плодов? — спросил он, продолжая смотреть на два спелых плода и не веря себе, потому что с некоторых пор плоды чудились ему там, где их не было. Он видел, как рука тянется сквозь листву, чтобы сорвать то, от чего он не в силах был оторвать взгляда.

Положив плоды на ладонь пожелтевшей руки, он тут же сунул их в рот.

Люди смотрели, как ходят у него желваки на скулах, и никто из них не представлял себе, в какие глубины проникает эта чудовищно кислая свежесть.

Зона боевых действий простерлась на несколько лиг вокруг, но люди неизбежно возвращались к дереву, и тогда капитан снова повторял:

— Хуан, взгляни-ка, нет ли там плодов.

— Есть, капитан.

Их всегда было не более трех. И каждые четыре-пять дней он получал спелые, красные плоды, похожие на листья такого же цвета.

Сок плодов приносил некоторое облегчение, давая маленькую передышку. Он уже не мог обходиться без этого дерева, но однажды вечером, внимательнее приглядевшись к нему, увидел, что корнями его оплетены камни: корни искали среди скалистых расщелин, по которым скользили ящерицы со скрюченными хвостами, не столько прочного грунта, сколько живительного сока.

— Здесь бывают когда-нибудь дожди, Хуан?

— Очень редко. Горы преграждают им путь, капитан.

«Дерево может высохнуть», — мелькнуло у него в голове, но он тут же подумал о деле, которое привело его сюда. Капитан, как и все остальные, был охвачен одним стремлением: поскорее занимать города и свергнуть правительство. А когда это произойдет — неизвестно. Кто сумеет предсказать, когда завершится дело, начатое людьми? Власть может оказаться у них в руках так же неожиданно, как плод.

Дерево же могло засохнуть у него на глазах. Притом в любой день.

С этой минуты человек не отрывал глаз от неба, словно выискивал самолет.

— Вон облако, Хуан.

— Оно пройдет мимо, капитан.

— Значит, здесь не будет дождя?

— Это земля ящериц. Разве вы не знаете, какие глаза у Чичо, капитан? Он из здешних мест. Такого человека способны породить только ящерицы, да и ему и им не хватает воды.

Это имя, связанное с боевой операцией, которая длилась вот уже пятнадцать дней, напомнило о деле, ради которого они были здесь. Чичо — мулат, ростом в шесть футов. На его счету десять убитых, и, что самое страшное, — один из них ребенок. Почти все убиты ударом мачете. Теперь Чичо бежит от смерти, к которой его приговорили в горах.