Уильям Фолкнер - Избранное

Он стоял на каменном пьедестале, в сюртуке, с непокрытой головой, чуть-чуть выдвинув вперед одну ногу и легонько опершись рукою о каменный пилон. Немного приподняв голову с тем выражением надменной гордости, которое с роковою точностью передавалось из поколения в поколение, он повернулся спиной ко всему миру, и его высеченные из камня глаза смотрели на равнину, где проходила построенная им железная дорога, на голубые неизменные холмы вдали и еще дальше, на бастионы самой бесконечности. Пьедестал и статуя были покрыты пятнами и щербинками от солнца и дождя, усыпаны иглами можжевельников, и хотя четкие буквы заросли плесенью, их все еще можно было разобрать:

ПОЛКОВНИК ДЖОН САРТОРИС

Конфедерация Американских Штатов.

1823 1876

Солдат, государственный деятель, гражданин мира

Всю жизнь свою отдав людскому просвещенью,

Он жертвой пал неблагодарности людской.

Остановись, сын скорби, вспомни смерть.

Эта надпись вызвала смятение среди родственников убийцы, которые заявили формальный протест. Однако, уступая общественному мнению, старый Баярд все же отомстил: он приказал стесать строку: «Он жертвой пал неблагодарности людской» и ниже добавить: «Пал от руки Редлоу 4 сентября 1876 года».

Мисс Дженни немного постояла, погрузившись в раздумье — стройная прямая фигура в черном шелковом платье и неизменной черной шляпке. Ветер долгими вздохами шелестел в можжевельниках, и ровные, как удары пульса, в солнечном воздухе без конца раздавались заунывные стенанья голубей. Айсом пришел за последней охапкою мертвых цветов; и, окидывая взором мраморные дали, на которые уже легли полуденные тени, она заметила стайку ребятишек — чувствуя себя несколько стесненно в ярких воскресных нарядах, они тихонько резвились среди невозмутимых мертвецов. Да, это был наконец последний — теперь уж все они собрались на торжественный конклав среди угасших отзвуков их необузданных страстей, средь праха, спокойно гнившего под сенью языческих символов их тщеславия и высеченных в долготерпеливом камне жестов, и, вспомнив, как Нарцисса однажды говорила о мире без мужчин, она подумала, что не там ли расположены тихие аллеи и мирная обитель тишины, но ответить на этот вопрос не смогла.

Айсом вернулся, и, когда они двинулись к выходу, мисс Дженни услышала, что ее зовет доктор Пибоди. Он, как всегда, был в неизменных брюках из черного сукна, в лоснящемся альпаговом пальто и в бесформенной панаме. Его сопровождал сын.

— Здравствуй, мальчик, — сказала мисс Дженни, протягивая руку молодому Люшу.

У него были резкие, грубые черты, прямые черные волосы ежиком, спокойные карие глаза и большой рот, однако некрасивое, скуластое, доброе, насмешливое лицо сразу внушало доверие. Он был очень худ, небрежно одет, руки у него были огромные и костлявые, но этими руками он с ловкостью охотника, снимающего шкуру с белки, и с проворством фокусника делал тончайшие хирургические операции. Жил он в Нью-Йорке, где работал в клинике знаменитого хирурга, и раз, а то и два раза в год ехал тридцать шесть часов поездом, чтобы провести двадцать часов с отцом (все это время они днем гуляли по городу или разъезжали по окрестностям на старой покосившейся пролетке, а ночью сидели на веранде или у камина и беседовали), потом снова садился в поезд и через девяносто два часа после отъезда из Нью-Йорка был уже снова у себя в клинике. Ему было тридцать лет, он был единственным сыном женщины, за которой доктор Пибоди четырнадцать лет ухаживал, прежде чем смог на ней жениться. Было это в те дни, когда он прописывал лекарства и ампутировал конечности жителям всего округа, объезжая его на пролетке; часто после года разлуки он отправлялся за сорок миль к ней на свидание, но по дороге его перехватывали с просьбой принять роды или вправить вывихнутый сустав, и ей приходилось еще год довольствоваться наспех нацарапанной запиской.

— Значит, ты снова приехал домой? — спросила мисс Дженни.

— Да, мэм, и нашел вас такой же бодрой и прекрасной, как всегда.

— У Дженни такой скверный характер, что однажды она просто высохнет и улетучится, — сказал доктор Пибоди.

— Вы же знаете, что я не позволяю вам меня лечить, когда плохо себя чувствую, — отпарировала мисс Дженни и, обращаясь к молодому Люшу, добавила: — А ты, конечно, ринешься назад на первом же поезде?

— Да, мэм, боюсь, что так. Я еще не получил отпуска.

— Ну, при таких темпах тебе придется провести его в богадельне. Почему бы вам обоим не приехать пообедать, чтоб он мог взглянуть на мальчика?

— Я бы с удовольствием, — отвечал молодой Люш, — но поскольку у меня нет времени делать все, что я хочу, я попросту решил не делать ничего. К тому же сегодня мы будем ловить рыбу.

— Да, — вставил отец, — и резать хорошую рыбу перочинным ножом, чтобы узнать, почему она плавает. Знаете, чем он занимался сегодня утром? Схватил того пса, которого Эйб ранил прошлой зимой, и так быстро содрал с его лапы повязку, что не только Эйб, но даже и сам пес очухаться не успели. Ты только забыл заглянуть поглубже и посмотреть, есть ли у него душа.

— Вполне возможно, что она у него как раз и есть, — невозмутимо отозвался молодой Люш. — Доктор Строд производит опыты с электричеством, и он утверждает, что душа…

— Чепуха! — перебила его мисс Дженни. — Дайте ему лучше банку мази Билла Фолза, пусть отвезет ее своему шефу. Однако мне пора, — добавила она, взглянув на солнце. — Если вы не желаете приехать на обед…

— Спасибо, мэм, — отвечал молодой Люш, — Я привез его сюда показать эту вашу коллекцию. Мы не знали, что у нас такой голодный вид, — заметил его отец.

— Ну что ж, на здоровье, — ответила мисс Дженни. Она пошла дальше, а отец с сыном стояли и смотрели ей вслед, пока ее стройная подтянутая спина не скрылась за можжевельниками.

— И вот теперь появился еще один, — задумчиво сказал молодой Люш. — И этот тоже вырастет и будет держать своих родных в вечном страхе, пока ему наконец не удастся сделать то, чего они все от него ожидают. Впрочем, может быть, кровь Бенбоу будет хоть немного его сдерживать. Они ведь тихие люди… эта девушка… да и Хорес тоже… к тому же и воспитывать его будут одни только женщины.

— Но кровь Сарторисов в нем тоже есть, — проворчал отец.

Когда мисс Дженни вернулась домой, вид у нее был немного усталый, и Нарцисса попеняла ей и уговорила отдохнуть после обеда. Лениво ползущий день навеял на мисс Дженни сонливость, и когда тени начали удлиняться, ее разбудили доносившиеся снизу тихие звуки рояля.

— Я проспала целый день, — в ужасе сказала она себе, но все-таки полежала еще немножко, между тем как на окнах легонько колыхались занавески, а звуки рояля поднимались в комнату вместе с запахом жасмина из сада и вечерним щебетаньем воробьев в ветвях шелковиц на заднем дворе. Она встала и, пройдя через прихожую, заглянула в комнату Нарциссы, где спал в колыбели ребенок. Рядом спокойно дремала кормилица. Мисс Дженни на цыпочках вышла, спустилась по лестнице, вошла в гостиную и выдвинула из-за рояля свой стул. Нарцисса перестала играть.