Уильям Теккерей - Призрак синей бороды

Джон Томас, лакей, был сию же минуту отряжен к доктору Лукавсу за новостями о пациенте, и на сей раз без всяких отлагательств. Вернулся он через полчаса с рассказом, что мистер Фредерик бросился в рыбий садок на Холостяцкой Аллее вместе с Самбо, был не без труда выужен оттуда, уложен в постель, получил пинту разогретого белого вина и теперь чувствует себя вполне недурно.

- Благодарение Небесам, - вздохнула вдова, дала Джону Томасу монету в семь шиллингов и с легким сердцем уселась за чай.

- Какое сердце! - сказала она сестрице Анне. - И, ах, какая жалость, что он косит!

Тут появились два офицера. Они так и не попали на Холостяцкую Аллею и провели все время у майора Макабау, советуясь с голландским джином. Теперь они знали, что сказать.

- Да чтоб его вздернули! Он и не думал топиться, - заявил капитан Черная Борода. - Можем держать пари.

- Прелестнейшая госпожа моя, - продолжал он в том же духе, - мы обшарили весь пруд. Никакого мистера Лукавса. А рыбак, хозяин ялика, заверил нас, что он за весь день туда и близко не подходил.

- Наглый лжец! - вскричала вдова, сверкая очами. - Уходите, бессердечное чудовище, посмевшее сыграть злую шутку над чувствами почтенной и беззащитной женщины! Убирайтесь, сэр, вы достойны любви одной лишь... Долли... Коддлинс!

Вдова сделала ударение на Коддлинс с сарказмом столь уничтожающим, что капитан пришел в ужас, а она выплыла из комнаты, не притронувшись к чаю и не пожелав господам офицерам доброй ночи.

Но, милостивые судари, вы знаете деликатные струны женского сердца, вы не поверите, что события, подобные вышеописанным - такие бури чувств свирепые ветра горя - слепящие молнии потрясающей радости и потрясающих же разочарований - могут пронестись над хрупким цветком и не смять его. Нет! Горе убивает так же верно, как и радость. Разве палящее солнце не губит розовые бутоны столь же неумолимо, как и злобный ветер? Как поется в прелестной песенке миссис Сигурни {Лидия Сигурни (1791-1865) - популярная американ. поэтесса XIX века.}:

Ах, сердечко наше нежно, точно хрупкий мотылек.

Точно лютня, что трепещет, лишь подует ветерок,

Как воздушный дух парящий, как слетевший лепесток.

Таково было и сердце Фатимы. Словом, предшествующие события столь расшатали ее нервы, что доктор Глаубер, искусный целитель, прописал ей покой и побольше нюхательной соли.

Быть обожаемой так пылко и беззаветно, знать, что Фредерик дважды бросался в объятия смерти от любви к ней - вот уж поистине все это пробудило в ее душе "трепещущую лютню"! Могла ли она взирать на подобную преданность и не расчувствоваться? Да, она действительно расчувствовалась - добродетели, сила страсти и злоключения Фредерика растрогали ее, но он ведь был до того дурен собой, что она не могла, ну никак не могла стать его невестой!

Доктору Лукавсу она сказала так:

- Я высоко уважаю и чту вашего племянника, но решение мое неколебимо. Я сохраню верность моему обожаемому благословенному святому, чей монумент вечно стоит пред моим взором, - (с этими словами она указала на церковный двор). - Оставьте же это бедное измученное сердце в покое. Оно уже страдало больше, чем может вынести обычное сердце. Я пребуду под тенью этого склепа, покуда сама не упокоюсь в нем - не упокоюсь навеки подле моего мистера Синяя Борода!

Ранункулусы, рододендроны и полиантусы, обрамлявшие сей мавзолей за последние несколько месяцев успели прийти в немалое небрежение и изрядно зарасти сорняками - и посетив свой "садик у могилы", как она его называла, и заметив это, вдова ощутила попреки совести и гневно отчитала бидла за пренебрежение долгом по отношению к клумбам. Тот обещал в будущем свято повиноваться этому долгу, выполол все сорняки, подступившие к семейной гробнице, и, будучи хранителем ключей от этого печального склепа, подмел все внутри и протер пыль.

Когда на следующее утро вдова спустилась к завтраку, в лице у нее не было ни кровинки. Она плохо провела ночь, ей снился ужасный сон, а ровно в полночь она слышала глас, трижды позвавший ее.

- Ну что ты, милочка, это просто нервы, - сказала ей скептически настроенная сестрица Анна.

Тут вошел Джон Томас, лакей, и доложил, что в холле ждет бидл и выглядит он как-то странно. Он бродит вокруг дома с самого рассвета и настаивает на встрече с миссис Синяя Борода.

- Пусть войдет, - велела помянутая леди, готовясь услышать какую-то небывалую тайну. Бидл вошел - он был бледен, как смерть, шевелюра его растрепалась, а треуголка сбилась набок.

- Что вы хотите сказать? - трепеща, осведомилась леди. Прежде, чем ответить, бидл бухнулся на колени.

- Вчера, - начал он, - согласно повелению вашей милости, я вскопал грядки перед фамильным склепом, вытер пыль с него и с... с гробов, (добавил он с дрожью в голосе), - внутри. Мы делали это на пару с Джоном Секстоном и надраили таблички на славу.

- Ради Бога, не упоминайте об этом, - вскричала вдова, бледнея.

- Ну вот, миледи, я запер дверь, вышел наружу и тут обнаружил, что в спешке - я, знаете ли, торопился высечь двух мальчишек, играющих в шарики на монументе олдермана Понча - так вот, миледи, я обнаружил, что забыл свою трость. Джон Секстой мог пойти со мной только сегодня с утра, одному мне идти не хотелось, вот мы и пошли за ней вдвоем сегодня утром - и что бы вы думали я там увидел? Я увидел, что фоб его светлости перевернут, а трость сломана пополам. Вот эта самая трость!

- Ах! - взвизгнула вдова. - Унесите, унесите это прочь!

- Ну и что это доказывает, - вмешалась сестрица Анна, - кроме того, что кто-то перевернул фоб и сломал трость?

- Кто-то! Да вот только кто? - вопросил бидл, дико озираясь по сторонам, но внезапно отшатнулся с чудовищным ревом, от которого дамы так и завизжали, а посуда в буфете так и зазвенела, и закричал: - Вот кто!

И он указал на портрет Синей Бороды, висевший над позвякивающей в буфете посудой.

- Вот кого я видел сегодня ночью и кто бродил вокруг склепа, и это так же верно, как и то, что говорю это я, презренный грешник. Я собственными глазами видел, как он все расхаживал и расхаживал вокруг да около, а когда я пошел к нему, чтобы окликнуть, не знать мне вечного спасения, если он не вошел в затворенные железные ворота, а перед ним-то они открылись в... в мгновение ока, а оттуда прямехонько в склеп, в ту самую дверь, что я сам запер и два раза повернул ключ в замке, миледи, и закрылся там, вот вам крест!

- Быть может, вы дали ему ключ? - предположила сестрица Анна.

- Даже из кармана не вынимал. Вот он, - вскричал бидл, - и я больше с ним никакого дела иметь не стану.

И он швырнул увесистый ключ на пол под отчаянные вопли вдовы Синяя Борода.

- А в котором часу вы его видели? - выдохнула она.

- В полночь, а как же иначе-то.

- Должно быть, именно в тот же час, - сказала вдова, - я слышала голос.