Александр Агафонов-Глянцев - Записки бойца Армии теней

На одну из встреч, с Викки пришло двое незнакомых. Они долго говорили с нами о Движении Сопротивления, его задачах. Один из них почти все время молчал, лишь слушал, и плохо мне запомнился. А вот второй, Кристиан Зервос, грек по национальности, запомнился хорошо, тем более, что в дальнейшем мы часто с ним встречались. Викки и Кристиан знали о нас всё: и об организации и подготовке побега из плена, о моем знании языков. Более того, деньги для нас старушкам в Ля Рошели, послали они. Знал Кристиан и о нашей встрече с "очкастым" и Пьером на рут де Шуази, о Варанжевилле и Ковальском...

В моей голове всё перевернулось вверх тормашками! Оказалось, что люди, связанные между собой общей идеей борьбы с фашизмом, окружали нас всюду. И мы, словно по цепочке, попадали туда, куда надо, всегда были под опёкой, нам в нужный момент протягивали руку помощи. И многие из них даже не догадывались, что работают в одной и той же, хорошо законспирированной, подпольной организации, тем не менее являясь ее звеньями. Как мне позже стало известно, организация эта называлась "OCM" - "Organisation civile et militaire" - "Гражданская и военная организация". Один Кристиан Зервос являлся ее связующим звеном с другой организацией - "MOI" - "Main-d'œuvre immigrée" - "Рабочих-иммигрантов". Зервос расспрашивал меня и расспрашивал: как я отношусь к коммунистам, об учебе в Белградском университете и в военном училище... А когда услышал ответы, сказал, глядя мне пристально в глаза: - Думаем, подойдешь для работы здесь...

Я насторожился, не поверил. С моими знаниями Парижа! Но Кристиан на мои доводы не обратил внимания, а пригласил к нашей беседе Викки. Та мило улыбнулась и сказала: - Вижу, вы друг другом остались довольны. Не боги горшки обжигают! Вы хотели воевать солдатами. Но ты, Алекс, можешь и должен делать большее. Твоя работа с нами принесет врагу намного больше ущерба, чем сотни простых солдат! Зервос добавил: - Это сейчас необходимо. Тебе предстоит серьезное задание, и мы уверены, что с твоими опытом и смекалкой ты с ним справишься. Мог ли я возразить, тем более, что мне оказывают подобное доверие? Николая и Михайла куда-то увели, на прощанье мы обнялись. Было горько: с ними я был в училище, с ними был в плену, с ними бежал, протопал через всю Францию, с ними... уходила часть прожитой жизни. Я же вернулся к Приходькиным. Как одиноко стало без друзей! Что будет с ними? Куда их определили? Встретимся ли еще?..

На следующий день мы с Катей Приходькиной отправились в магазин "Юнипри", где я сфотографировался в автомате "фотоматон". Минут через десять, впервые за столько времени, я держал в руках свои еще сырые фотографии. Их у меня забрали. Через несколько дней мне вручили "карт д'идантитэ" и "сертифика де домисиль" - справку о парижской прописке. Так, через Викки я окончательно вступил в Движение Внутреннего Сопротивления. Началась жизнь под первой чужой фамилией... {20} 20 4*. (стр. 68). В.А.Оболенская вступила в ряды Сопротивления, работая секретаршей у руководителей "ОСМ"- капитанов Д'Артюиса и Лефоришона, в августе 1941 г. По их указанию, вела разведывательную работу для Союзников, организовывала побеги военнопленных и переправку добровольцев в армию Де Голля. Арестована в декабре 1942 года. На все вопросы гестаповцев отвечала "Я ничего не знаю!". Они ее так и прозвали: "Княгиня Я Ничего Не Знаю". В августе 1944 года ей в Берлинской тюрьме Плётцензее отрубили голову на гильотине. Посмертно награждена Орденом Почетного Легиона, медалью Сопротивления с присвоением ей звания "Лейтенанта войск Свободной Франции", а также и советским орденом Отечественной войны 1-ой степени.

...Я встал и вновь затоптался по холодильнику. Холод скрутил меня так, что я переставлял негнущиеся ноги как автомат, рывками и чуть ли не со скрипом в суставах. Ступни уже ничего не ощущали. Особенно после того, как в них резко кольнуло. Я сообразил, что их немедленно надо растирать. Присел и занялся массажем. Хоть меня и колотило, как в лихорадке, но теперь у меня появилось занятие. И всё же, странное это состояние,- когда кажется, что душа живет собственной жизнью, будто отдельно от тела! Той жизнью, что осталась за пределами этих бетонных стен... Не к смерти я готовился. Чтобы выжить, мне предстояло "расколоться". Это - основное, о чем я сейчас думал. И, припоминая всё, что предшествовало моему превращению в "Георга Соколова", я пришел к выводу: об этом периоде гестапо не могло узнать. А вдруг Мария Златковски и Катя арестованы? Нет, не может того быть! Но меня-то арестовали?! За что? Какой именно "шпионаж"? А может... Нет, всё равно не могу понять! С Приходькиной я давно не имел никаких контактов: связь с ней прекратилась еще после моего первого отъезда в Берлин. Следовательно, с этой стороны опасности нет. Но ведь "Соколов" определенно числится в архивах берлинского гестапо. Как это случилось? Этот момент надо обязательно прокрутить повнимательней...

Париж... Не думал - не гадал, что в этом городе сказки, созданном в моем воображении по романам А. Дюма, В. Гюго, в городе Гавроша, Жана Вальжана, братьев Люмьер {21} 21 1*. (стр. 69). В Париже, на бульваре Капуцинов № 14 были продемонстрированы первые фильмы братьев Люмьер: "Прибытие поезда на вокзал" и др. , в городе со знаменитыми Эйфелевой башней, Лувром, Собором Парижской Богоматери, я каждый раз буду ходить по широким бульварам и узеньким улочкам словно в последний раз. Тусклый, затемненный по законам войны, холодный и голодный Париж начала зимы 1941 года. Не верилось, что это он, тот самый, который был создан моим воображением. Трамваев давно нет, редки автобусы, двухэтажные омнибусы. Кругом - велотакси. Но четко работало метро. Казалось, что как и метро, вся настоящая активная жизнь ушла в подземелье, в подполье. Людно лишь в очередях за зеленью, овощами. Чаще всего это рютабага, нечто вроде турнепса или брюквы. И за хлебом, мясом. Картофель - лакомство. Привоз продуктов в столицу сокращен до предела. Зато из страны всё вывозится нескончаемыми железнодорожными составами. На их локомотивах большими белыми буквами начертано: „Räder müssen rollen für den Sieg!“- "Все колеса должны вращаться на победу!". Техника, продукты - всё шло на Восток, в нацистскую Германию, - всё против Советского Союза, против моей Родины. Так же было и во всех странах покоренной нацистами Европы.

Но Франция жила и другой жизнью, скрытой. Днем и ночью работали подпольщики, те, кто не смирился с подобным положением вещей. - Как у тебя с украинским? - спросил меня Кристиан Зервос, как только мне вручили документы. Вопрос не только неожиданный, но и непонятный. На нашей беседе присутствовали Викки и Мария Златковски. "При чем тут украинский?"- недоумевал я. Однако ответил, что знаю, знаю и много песен. Меня тут же попросили спеть. Смутился, покраснел. Викки подбодрила, и я, вначале робко, потом погромче, затянул "Ревэ тай стогнэ Днiпр широкий". Затем мою любимую "Стоить гора высокая, под тiй горой зелений гай...". Внимательно прослушали, переглянулись, и Кристиан протянул мне какую-то тонюсенькую брошюрку на украинском языке. Удивился: на обложке красовалась странная эмблема, - трезубец со свастикой. Что это? Прочел вслух несколько строчек. По-моему, все были удовлетворены. Предложили завтра же сходить в клуб украинских националистов -"Украiнську Громаду", и стать там на учет, заручиться поддержкой и получить направление в бюро по трудоустройству на Кэ д'Орсей.