Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Он подошел к Кюйпу и трахнул кулаком по столу.

- Но я не оставлю вам этой радости! - закричал он. - Я вызову себе в помощь тысячу человек, завизжат пилы, засверкают лопаты, к осени болото будет осушено, и плуг сровняет последние кочки. Там, где были бездонные промоины и урчащие воронки, зазеленеют луга, раскинутся поля. Здесь вырастут зажиточные хутора, и через пару лет ты даже не узнаешь свое Маарла.

Кюйп, опираясь на лавки и столы, добрался до шкафа, достал новую бутылку и выставил на стол.

- Заплатишь еще за это? - попросил он, - последнюю и лучшую?

Он стал вдруг таким маленьким и жалким, согнулся в три погибели над столом, заискивающе-просительно глядя на Нипернаади.

- В самом деле, ведь ты купишь своему другу Кюйпу эту бутылку? Ох боже ж ты мой — ты такой богатый, и никогда не было границ твоей щедрости. Отец завещал тебе полмиллиона крон — добрый папа, милый папа, я бы носил такого, как божью коровку на ладони, боялся бы дохнуть на него. А мой? Купишь эту бутылку? Скажи слово, одно маленькое словечко — и пробка вылетит из нее, как ракета. А, дружище?

Нипернаади бросил деньги, и Кюйп, как собака, подхватил их на лету.

- А Маарла не трогай! - мрачно-угрюмо сказал он, засовывая деньги в карман. - Не нужны здесь ни ты, ни тысяча твоих человек — идите в другие края осушать свои болота.

Он пил большими, жадными глотками, глаза покраснели, губы распухли, зарумянились острые скулы.

- Маарла не трогай! - повторил он, - пусть чавкает, журчит и туманится, мы к этому привыкли.

- Спущу его до капли! Воскликнул Нипернаади.

- Ах вот ты какой, сволочь такая! - угрожающе сказал Кюйп. Он встал, хотел двинуться к Нипернаади, но всей своей тяжестью рухнул на стол, перевернул его вместе со всеми бутылками, стаканами, тарелками и сам как подкошенный упал и заснул среди осколков. Ворчал, грозил, но двинуться был не в силах.

Нипернаади оставил его и пошел на паром.

Осточертели ему Кюйп, Йоона и Маарла. Хотелось отправиться дальше, повидать новых людей и новые места.

Но к вечеру Йоона с патронами, бурами и фитилями вернется домой — что ему делать с ними? Ох эти буры и патроны, ох этот послушный глупец Йоона! Может, уйти отсюда, пока Йоона еще не вернулся? Убежать, не оставив следа? Но тогда они будут смеяться все эти Кюйпы, Анне-Мари, Йооны, был тут, дескать, самохвал, осушитель болот, да струсил, удрал, не успел болото толком разглядеть. И будут каждому проезжему, каждому прохожему, каждому, кто заглянет в трактир, показывать его молотки, буры, патроны. Будут издеваться, да с каким удовольствием, окрестят его трусом и бог знает кем еще!

Нет, придется ему остаться. Придется ему повозиться с этим болотом, с этими людьми.

Расстроенный, мрачный, он побродил по лесу, вернулся, снова лег на паром.

Под вечер в трактире раздалась страшная ругань. Проснулся Кюйп. И не заставил себя ждать, заявился на паром, бледный, отекший, с припухшими глазами. Стонал и, держась руками за голову, горько жаловался:

- Ох я несчастный! Что я наделал! Как последняя скотина, разбил свои рюмки тарелки, бутылки, весь пол завален осколками. Каторжник я, последний негодяй! Просыпаюсь и что я вижу: все разломано, все перебито, до последней рюмашечки. Кто возместит мне убытки?

Он вопросительно посмотрел на Нипернаади.

- Ты не заплатишь? Нет?

- Как же, как же, - добавил он тут же плаксиво, - станешь ты платить за то, что я напоганил! В какую книгу мне занести эти немыслимые убытки? В какую графу? С каким объяснением? Я-то уже радовался: сегодня заработал хотя бы крону-другую, сегодня наконец у меня завелась толика денег! Не тут-то было — одни убытки, одни убытки! А вернется Анне-Мари, что я ей скажу? Когда тарелка потребуется, стакан или чашка? Даже дорогой фарфоровый кофейник и тот пополам треснул, а от носика остались одни воспоминания. Двадцать лет он мне служил, радовал глаз и ласкал сердце — а теперь нет и его! Кончился! Ох, боже ж ты мой, бедный я разнесчастный!

Он плача обратился к Нипернаади:

- Побей меня, побей меня, будь другом! Дай паразиту по башке!

Он снова схватился за голову, ерошил, теребил, дергал себя за волосы.

- А ту красивую кофейную чашку, помнишь,- с болью вскрикнул он. - Ну, конечно, как же не помнить — сам же пивал из нее кофе! Это подарок Анне-Мари на день рождения, когда мне сорок исполнилось. На ней был такой славный ангелочек, синий-синий, и глазки у него так мило смеялись. А на другой стороне чашки была розочка — и так хорошо, черт побери, так натурально нарисована, что не раз, бывало, поднесешь к носу: пахнет или не пахнет? Хоть бы она уцелела — так нет, пришла беда — отворяй ворота!

Он насупился, исподлобья мрачно глянул на Нипернаади.

- На кой дьявол тебе потребовалось меня спаивать? Попивал бы хоть немного за компанию, мне самому не пришлось бы столько пить. А ты на водку и не смотрел, сидишь, сидишь, а в бутылке все не уменьшается. Разве так сидят в трактире? Пришел, так не жмись — пей! Может, все-таки оплатишь мои убытки?

- Нет! - сказал Нипернаади.

- Нет! - хныча воскликнул Кюйп. - Он говорит нет! И с таким спокойствием, так хладнокровно, будто речь идет о каком-нибудь пустяке! Ох я несчастный, боже же ты мой!

И продолжая скулить, отдуваясь, он побежал к трактиру.

Там еще долго хлопали двери, а из окон слышался жалобный вой, будто целая толпа женщин оплакивала дорогого покойника.

Йоона Таавет идет из города.

Благодарение богу, думает он, теперь Нипернаади может быть доволен — буры, патроны и фитили в мешке, теперь пусть хоть весь земной шар на воздух пустит, это уже не его, Йооны, дело и не его забота. Но сходил он — отвратительно, и поручение — отвратительное, это надо признать совершенно откровенно. Как они смеялись, как издевались в том магазине, его разглядывали со всех сторон отвратительные физиономии, плоские, опухшие и багровые, как встающая над лесом полная луна. Никогда раньше не видел Йоона таких отвратительных физиономий, вот уж щедра природа на вывихи! И такие эти господа надутые, не подступись, вместо зубов золотые фиксы сверкают, лысые головы блестят, а брюхо у каждого как бочка, даже больше бочки. Верно, это и были те самые буржуи, теперь наконец-то Йоона увидел их своими собственными глазами. И ведь такие отвратительные, ножки кривые, коротенькие, как у собаки-таксы. Все читали-перечитывали это письмо Нипернаади и покатывались со смеху. А потом набили его мешок под завязку, велели быть очень острожным и денег не взяли ни цента. Больно уж противные знакомые у помощника Йооны, надо бы поскорее избавиться от этого парня!

И от Анне-Мари никакой радости.

Бог знает, отчего она так заупрямилась, а только как побежала вперед, так за ней уже было не угнаться. Ни словечком не обмолвились за весь долгий путь, да и как разговаривать, когда она летит на целый километр впереди? Даже не оглянулась, неслась как дракон к дому, вздымая пыль и отфыркиваясь. Йоона и так просил, и этак, Анне-Мари, дорогая, давай передохнем, от этой гонки! Но Анне-Мари и ухом не вела, все летела вперед, как паровоз узкоколейный, пых-пых-пых, и только пыльное облако вилось за ней шлейфом. Видно, Нипернаади так страшно разозлил ее или была еще какая-нибудь серьезная причина.