Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

У Парви была единственная дочь Кадри, но та жила где-то в городе, с отцом была в ссоре, и Парви никогда о ней не говорил. Но тут, одной осенней ночью, Мадис Парви на дороге, ведущей в город, стал жертвой убийцы — лошадь доставила домой окровавленный труп. Народи в усадьбе похоронил своего хозяина просто, по-крестьянски, а потом начал потихоньку наводить справки о Кадри.

И вскоре она приехала-таки в усадьбу, несколько дней походила в шелковых туфельках, перчатках и кружевах, красила глаза, губы и щеки, а прогуливаясь, непременно держала над головой маленький зонтик от солнца. При этом сама она была большая, угловатая, с широкими, что твои ворота, бедрами, толстыми, прямо-таки мужицкими ногами, широким и бесформенными носом и впалыми щеками при острых скулах, зато у нее были большие, по-детски невинные глаза, очарование которых скрадывало все недостатки.

Так несколько дней погуляла она по паркам, садам, по лесам, толковала с прислугой, батраками и ничуть не заносилась. В конце недели съездила в гости к пастору своего прихода, пообещала отныне следовать примеру отца и заняться земледелием, попросила пастора помогать ей отеческими советами и поклялась жить просто и по-христиански.

Так и случилось: приехав от пастора домой, она забросила свои украшения, переоделась в незатейливую одежду, и вскоре с полей уже слышался ее громкий, мужиковатый голос. Город не оставил на ней печати, она не читала ни газет, ни книг, только каждое воскресенье аккуратно ходила в церковь, была набожна, усердна, непритязательна. Субботним вечером по окончании работ она призывала народ со всей мызы к себе и сама читала библию, проповедовала, увещевала своих людей быть простыми, довольствоваться малым, громко и уверенно пела своим мужиковатым голосом, не обращая внимания, подпевают ей или нет. Только после проповеди люди могли идти в баню, а оттуда домой отдыхать.

Она продолжала жизнь отца, господский дом и теперь пустовал, а Кадри Парви, как и отец, спала в большой шаткой кровати и не испытывала ни малейшей потребности к роскошеству. Раз в неделю приходила бывшая отцова служанка, убиралась, варила и жарила, а сама Кадри ела или у кого-либо из барщинников, или у кубьяса, или у кладовщика.

Но была у Кадри Парви большая слабость — ни одного мужчину она не могла отпустить с пустыми руками. Женщин она презирала и ненавидела, на работу гнала их кнутом, но мужчина, стоило ему бросить взгляд на Кадри, завоевывал ее мгновенно. Будь то батрак, что пришел просить работы, арендатор, что пришел выяснять арендные дела, кладовщик с отчетом, кубьяс с просьбой о совете, - каждого она принимала как долгожданного возлюбленного, был щедра и милостива, приглашала к себе, просила присесть и отдавалась во власть искушения. При виде любого мужчины колени у нее начинали дрожать, худые впалые щеки вспыхивали, а веки стыдливо опускались в страхе и ожидании.

Когда же какой-нибудь батрак или кладовщик наутро выходил из господского дома и задерживался в дверях, чтобы застенчиво пожелать милостивой барышне всего доброго, Кадри подходила к нему, опускала ему на плечо руку и говорила:

- Как же тебя звали-то, не Юри Аапсипеа? Вот, вот, а теперь, голубчик Аапсипеа, скажи-ка моему конюху, чтобы запряг мне лошадь, хочу съездить с тобой в городе, записать там на твое имя хуторок на краю усадьбы.

И если Юри Аапсипеа, вопросительно глядя на барышню, не больно спешил передать распоряжение, Кадри Парви добавляла:

- Видишь ли, дружок, я не хочу, чтобы ты уходил от меня с насмешкой в душе, а потом похвалялся бы в усадьбе сегодняшней ночью. Лучше ты будешь по-честному вспоминать меня и благословлять эту ночь, которая оделила двоих счастьем и радостью. Пусть она лучше останется в тайниках твоей души, чтобы я, встречая тебя, ни о чем не сожалела и не прятала стыдливо глаза. А теперь иди и скажи о лошади!

Так постепенно вставали новые постройки, а в усадебных лесах не смолкал стук топора. Строили Юри Аапсипеа и Тынис Тикута, Яан Сиргупалу и Меос Мартин, барышня, гладишь, то с одним едет в городе, то с другим подписывать разные контракты и договоры.

Само же Кадри Парви рожала детей, управляла усадьбой и была вполне довольна своей жизнью.

Когда ребенок подрастал (впору идти пастушком), она вела его к колодцу, старательно вымывала мордашку, руки и ноги, одевала поприличней и отводила на высокую горушку, откуда открывался вид на всю округу.

Там она вручала ребенку письмецо, десять рублей серебром, узелок с парой рубашек и говорила:

- Сынок, видишь вот ту белую избушку на склоне? Гляди хорошенько и запомни, вот ту, с белой крышей, красной трубой, рядом дуб, а на нем аистиное гнездо — там живет твой милый папа, сейчас ты пойдешь прямо к нему и уже не вернешься. Кланяйся ему от меня, отдай это письмецо и серебро. Как пойдешь — не выпускай из виду этот дом, не то еще заблудишься или попадешь совсем к чужому!

И если ребенок начинал плакать и упрямиться, гнев Кадри не знал границ.

- Ах ты, волчонок неблагодарный! - кричала она, размахивая пучком розог. - Ах ты, дрянной мальчишка, он, видите ли, не хочет идти к своему папочке! А я куда тебя дену, сам видел, у меня малыши — семеро по лавкам, и я не могу поручиться, что это последние! Я тебя вскормила, на ног поставила, вырастила, ты уже большой мальчик, отцу твоему будет полегче. Станешь ему подмогой и опорой, ну, топай, топай!

Так и шли дети Кадри Парви с высокой горки каждый в свою строну, шил в слезах, часто оглядываясь, шли к незнакомому отцу и к мачехе, в одной руке десять серебряных рублей и письмецо, в другой — узелок. А Кадри стояла на пригорке с пучком розог до тех пор, пока мальчуган не приходил в указанное место. И только тогда она бросала розги и, довольная, шла домой.

Она была на редкость щедра, разбазаривая и себя самое, и свое состояние.

Каждый год рождался новый карапуз, с каждым годом уменьшались границы усадьбы. На ее окраинах появлялись все новые и новые дома, обступая усадьбу тесным кольцом и с каждым годом подвигаясь все ближе к центру усадьбы. И Кадри Парви не хныкала, не ворчала, Кадри Парви клала руку на плечо мужчине и говорила:

- Как же тебя звали-то, на Ааду ли Амбиярв? Вот, вот, а теперь, голубчик Амбиярв, скажи-ка моему конюху, чтобы запряг мне лошадь, хочу съездить с тобой в город!

Слава о Кадри Парви разлетелась уже чуть не на край света, и рассказывали про нее поразительные истории, но без издевки, сокрушенно качая головами, будто сочувствуя ее несчастьям.

Как-то раз к Кадри Парви явился сам пастор.

К господскому дому подкатил пожилой человек, исполненный праведного гнева; в подобающем церковном одеянии, с тяжелым серебряным крестом на груди, его лицо сияло святостью и торжественностью, точно рождественская свеча на елке.