Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Он говорил без умолку, ставя на стол то одно, то другое. Возился с ней, как с ребенком.

- Сам-то ты ничего не ешь, озабоченно заметила Кати.

- Ты на меня не смотри! - воскликнул Нипернаади беспечно. - Я теперь в доме хозяин, на что глаз положил, то и взял. Как считаешь, Кати, на забить ли тебе к обеду теленка! Или поросенка! Или пару куриц? Нет, нет, Кати, не спорь, я хочу угостить тебя как следует. Но если ты против, ладно, сделаем вот что: когда будешь смотреть скот, сама выберешь, кого из них тебе захочется сегодня съесть. Только пальцем покажешь, а я уж позабочусь, чтобы его быстренько забили, освежевали и подали в жареном виде на стол. Ах, Кати, с сегодняшнего дня ты тоже владеешь моим имуществом — прямо и не знаю, волен ли я забить какое животное или, не дай бог, Кати заворчит?

- А как е, - улыбается Кати, - скотина теперь будет на мне, я хочу сама о ней заботиться.

Когда девушка поела, Нипернаади убрал со стола, взял кусок хлеба, откусил и сказал:

- Ну, Кати, пошли? Теперь ты передохнула и не отстанешь от меня?

- Я и не уставала, - возразила девушка. - Ты ходишь за мной, как за дитем малым, а ведь это я должна была собрать на стол, позаботиться о еде. Но мне все здесь такое чужое, я еще боюсь тут что-нибудь делать. Не знаю даже, привыкну ли?

- Да уж привыкнешь, - успокоил ее Нипернаади. - Так всегда бывает, когда приходишь в незнакомое место, я по себе знаю.

Завтра же, ну, послезавтра ты будешь управляться здесь, как завзятая хозяйка. Да и мне уже будет не до тебя. Сама знаешь — хлеба поспели, картошка ждет людей, со дня на день лен убирать придется. Сегодня еще с тобой поболтаю, а завтра — завтра ты меня увидишь только за обедом. Так уж на хуторе заведено: тут каждый трудится в поте лица, и хозяин, и батрак. А уж работы всем хватит.

Они вышли во двор. Для начала Нипернаади повел Кати в сад. Показал девушке старые яблони, их ветви прогнулись под тяжестью плодов до самой земли. Про каждое дерево рассказал, про каждый кустик, говорил о своей юности, о детских играх, с каждым деревом и кустом был у него связан какой-нибудь случай. Потом пошли в поле, посмотрели хлеба, границы хутора, Нипернаади и здесь все объяснял как по писаному. А когда вошли в лес, у Кати вдруг заблестели глаза, она всплеснула руками и вскрикнула:

- Стадо, стадо! Смотри, вот и твое стадо. И все коровки рыжие, ни одной черной, ни одной пестрой?

Остановилась и быстро, жадно стала пересчитывать, загибая маленькие пальчики:

- Одна, две,три — девять коров, четыре телочки и один бычок! А может, еще кто за кустом или за деревом?

Подбежала, поглядела за деревьями, за кустами, снова сосчитала, возбужденная, раскрасневшаяся.

- А как их зовут? - спросила с детским любопытством. - Как ты зовешь вот ту, крайнюю?

- Рыжуха! - не раздумывая ответил Нипернаади.

- А ту, рядом с Рыжухой, вон ту, с большим белым выменем?

- Та — Толстуха.

- А дальше? Почему ты не говоришь мне имена других коров? - спрашивала Кати.

- Дальше Рогуля, Муравушка, Любимая, Травка, и — Полдневное светило, - объяснил Нипернаади.

- Полдневное светило? - удивилась Кати. - Никогда не слыхала, чтобы так звали корову.

- Я тоже не слыхал, - согласился Нипернаади. - Кличка, пожалуй, и впрямь не совсем обычная.

- Откуда ты ее взял? - допытывалась Кати.

- Это не я, ее пастух так назвал. Не этот, а другой, который был раньше.

- А свиньи, значит, в одном стаде с коровами? У них нет кличек?

- Нет, свиньи кличек не заслужили.

- Бедненькие, даже клички не заслужили. Если останусь на хуторе, я их тоже назову как-нибудь.

Она присела на камень и глаз не могла оторвать от коров. Следила за каждым их движением, радовалась, блаженствовала. Глаза сияли, как у счастливого ребенка.

- Знаешь, Тоомас, - неожиданно заговорила она, - если не выйдет из меня хозяйки, стану пастухом. Но в этот лес я скотину не погоню — здесь им есть нечего. Один мох да желтые палые листья. Ты скажи об этом пастуху. И еще я думаю так: человек, у которого столько скота и земли, должен быть счастлив. Ты счастлив, Тоомас?

Нипернаади сел рядом с Кати. На худощавом лице проступили глубокие морщины, густые брови насупились. В это мгновение солнце выплыло в просвет между облаками, ослепительно засияли желтые нивы и желтые леса. Подхваченные порывом ветра, взмыли с шуршанием листья, закружились, понеслись, а потом опять опустились, словно решили вздремнуть.

- И у меня есть свои беды и невзгоды! - вздохнул Нипернаади. - Ну да зачем тебе знать о них? Ты маленькая, хрупкая — к чему рассказывать тебе такие вещи? Посмотри-ка лучше на лес — как выделяются ели на желтом фоне!

- Нет, нет, - возразила Кати, - ты должен мне рассказать! Мне все время кажется — что-то ты от меня утаиваешь.

Нипернаади вскочил, нахмурился и сердито сказал:

- Бездельник этакий! Старый пень, шут шестидесяти лет! Я ему этого не спущу!

- О ком ты, Тоомас? - с тревогой спросила Кати. - И что он наделал?

- О ком? - сердито повторил Нипернаади. - Да о своем милом дядюшке, Яаке Лыоке. От что удумал? Свел на ярмарку моего быка, моего самого распрекрасного быка. Я все мечтал — вот покажу его Кати, она такого сроду не видала! Ничего не подозревая, возвращаюсь домой — и что я вижу?! Дядюшка свел быка на ярмарку! Ну как тут не злиться? И вообще — беда с ним, с этим дядюшкой. Верзила, каких свет не видывал: ножищи что два дума вековых, носище с человеческую голову. На, наградил господь родственничком! Прежде, когда еще мой отец жив был, казался вполне разумным человеком, жил у нас в бане, работал на хуторе от зари до зари. Потом я сжалился над стариком, думаю — сколько ж ему жить в дыму да в чаду? Дядюшка, говорю, перебирайся в дом, чего тебе там мучиться. И сына своего бери, и ему негоже в курной избе жить. А теперь...

- А теперь?.. - повторила Кати, глядя на Нипернаади испуганными глазами.

- Теперь он живет на хуторе и много о себе думает! - закончил Нипернаади.

- Тоже мне беда, - улыбнулась Кати.

- То есть как? - удивился Нипернаади. - Это ли не беда — сначала сын его женился, теперь старик по всему уезду с разговорами о свадьбе болтается? Отводят мой скот на ярмарку, делают деньги, пьют, горланят дни и ночи напролет. Почему я должен терпеть все это? Мне-то куда податься, когда чужих людей полон дом? Куда дену свою Кати? Были бы они хоть воспитанными людьми, так эти же о приличиях и слыхом не слыхивали. Такая пошла прислуга — хвастают, куражатся, распоряжаются, живут прямо как у себя дома. Дядя, тот уже хозяином себя величает, только и знает: «Мой хутор да мой хутор!» Я ему покажу, где его хутор!

- Не злись, Тоомас, - примиряюще произнесла Кати. - Старый человек — пусть похвастает!

- Ты думаешь? - смягчаясь, спросил Нипернаади. - Но ты знаешь — они даже кровати в заднюю комнату перетащили.