Фэй Уэлдон - Подруги

Грейс. Все женщины такие. И все так поступают. Это наконец-то доказано. В одном гемпширском городишке только что провели обследование населения по группам крови, и обнаружилось, что как минимум каждый четвертый ребенок никоим образом не мог родиться от своего отца. Как минимум!

Хлоя. Я сделала бы из этого лишь тот вывод, что в местном родильном доме плохо поставлено дело и новорожденных подменивают. Патрик был совсем мальчик в то время. Эстер годилась ему в матери.

Грейс. Ну и что, я тоже гожусь в матери Себастьяну. Возможно, это у нас семейная черта. Стивен и похож-то на Патрика, разве ты не видишь?

Хлоя. Как тут увидеть, под таким слоем жира?

Грейс. И к тому же в нем мощно проявляется творческое начало! Вечно что-нибудь придумывает, создает — совсем как Патрик.

И верно — Патрик в молодые годы положительно одержим духом творчества. Там, где было ничто, он непременно должен вызвать к жизни нечто — картину, любительский концерт, сад, роман как в том, так и в другом смысле, — без устали перекрывая бездну, разделяющую нечто и ничто.

Грейс. И потом он, совсем как Патрик, тоже все знает.

В 1945 году можно только поражаться, до чего много Патрик знает такого, что никому больше в Алдене не известно. Он знает, что Гитлера финансировал Английский банк, что Черчилль — никчемный параноик, знает, что секс не греховен, а граммофонные пластинки не обязательно выпускать маленькими и быстроиграющими, а можно бы изготовлять большие, долгоиграющие, или даже записывать звук на ленту, да не дают крупные предприниматели, поскольку это противоречит их интересам. Он знает, что настанет день, когда человек полетит на Луну, и что после войны ты не будешь считать себя избранником судьбы потому лишь, что тебе выпало родиться под британским флагом. Он знает, какая участь постигает в Германии евреев. И знает, как осчастливить Марджори, Грейс и Хлою.

По неясным до поры до времени причинам Марджори он осчастливить не торопится.

Танцуя с Марджори вальс на празднике в честь открытия второго фронта, он говорит, показывая на самых красивых молодых военных, какие есть в зале.

— Вот этот, и этот, и этот, — говорит он, — все они лечатся от дурной болезни.

Грейс. Да и вообще — ты что, не знаешь Патрика. Была бы юбка, все прочее несущественно. А у мамы были красивые ноги, и, ты помнишь, она постоянно возилась в саду с цветами, наклонясь к земле. Что бы мне взять с собой — синее бикини или черный купальник?

Тело у Грейс по сей день сохранилось поджарое, гладкое. Она красиво загорает.

Хлоя. Купальник.

Но Грейс, понюхав купальник, уже швырнула его в мусорное ведро.

Хлоя. Слушай, Грейс, кончай ты все время врать, а? И так у тебя в жизни, по-моему, хватало трудностей, зачем опять баламутить?

Грейс, не отвечая, глядит на Хлою с улыбкой. И Хлое вспоминается Эстер Сонгфорд на кухне — молодая, обиженная, в слезах, — и в душу к Хлое закрадывается сомнение.

Грейс. Ты, Хлоя, подчас ведешь себя не лучше Блаженной Голубки. Знаешь, что правда, а верить отказываешься.

Все военные годы в Алден, точно призрак, является Блаженная Голубка. Приезжает в конце недели на лондонском поезде и бродит по деревушке, останавливает прохожих, стучится в двери, неизменно улыбаясь, неизменно заискивая.

— Вы не видали, голубка, моих сыновей? Сирила и Эрнеста?

Она раздает женщинам полевые цветы, мужчинам — поцелуи, словно предлагая выкуп в обмен на добрые вести.

— На Сириле, голубчик, зеленая фуфаечка. Я сама вязала. На Эрнесте — бордовенькая, поменьше.

Когда смеркалось, она сникала и ехала назад, сидя в поезде тихо и чинно, как всякая другая.

Сирил и Эрнест похоронены на алденском кладбище. Приехав в деревню, они назавтра же сбежали посреди ночи домой, в Лондон, и, переходя по льду в темноте меловой карьер, утонули. Их эвакуировали в Алден со школой, не предупредив родителей, не сообщив им ничего и потом, дабы сведения о детях не перехватил ненароком немецкий шпион. Говорят, Блаженная Голубка спала со школьным учителем, надеясь выпытать, куда отправили ее мальчиков, но и тогда он не смог сказать ничего определенного. Твердил только — в Эссекс, а мало ли в Эссексе деревень.

Блаженная Голубка приезжает в Алден на другой день после того, как ее сыновей похоронили. Местный священник рассказывает ей, как они погибли, но до нее это, кажется, не доходит. Он подводит ее за руку к свежей могиле, но она только смотрит невидящими глазами и говорит: «Пожалуйста, скажите, где они, я вас за это поцелую. А хотите — не только поцелую».

Не удивительно, если у священника после этого повышается давление.

Она совсем молоденькая, лет двадцати с небольшим, и хорошенькая, но вскоре на лице у нее появляется угрюмое выражение, которое старит ее. Муж у нее в действующей армии, но где именно — тайна, и вернуться ему не суждено. Он объявлен пропавшим без вести и, скорее всего, убит. Обстоятельства его смерти также держат в тайне. Тайны для нее, несчастной, сделались так привычны, что она попросту не может уже доверять тому, что ей говорят.

Перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице взбегает Себастьян — худой, веселый, отчаянный, — взбегает, точно за ним по пятам волчицей гонится старость, не давая ему сбавить шаг. К удивлению Грейс, он как будто очень рад видеть Хлою. Он прижимает угловатую от неловкости Хлою к своей заношенной джинсовой рубашке, спрашивает, как она поживает, осведомляется даже о Марджори.

— Готовится к гинекологической операции, — говорит Хлоя.

— Черт, уже вступила, значит, в операционный пояс! — говорит Себастьян.

У Себастьяна пояс широкий, кожаный, с бронзовой пряжкой в виде змеи, заглатывающей орла. Как властвует и глумится он над миром! С каким содроганием шарахается прочь от всего, что сулит скуку и одиночество. Мир страждет, но какое Себастьяну дело!

Себастьян ничем не обязан миру — разве что, считает он, фактом своего существования и удовольствием, которое оно ему доставляет.

Себастьяновы ягодицы четко обрисованы линялыми джинсами. Хлою, к ее изумлению, неожиданно пронизывает желание — прямиком от глаз до лона, минуя стороною мозг. Не то ли самое, думается ей, ощутила Эстер Сонгфорд, когда, оторвавшись от клумбы с геранью, встретилась взглядом с Патриком Бейтсом?

Снаружи — забудь. Про себя, внутри, — помни. Это пойдет тебе на пользу.

— У Марджори всегда нелады внутри, — говорит Грейс, с откровенной поспешностью выпроваживая Хлою за дверь. — Сплошная морока. Ей будет только лучше без внутренностей.

Что ж, прощая ей, думает Хлоя, если у тебя мать умерла при родах, а родила единокровного брата одного из твоих детей, у тебя и впрямь есть основания считать, что с женскими внутренностями — сплошная морока.