Фэй Уэлдон - Подруги

Прежде всего, это не моя гостиница, говорил Кристи всем и каждому, в том числе и представителям прессы. В той же мере она принадлежит и проектировщикам, и владельцу, и людям, для которых ее строили. Итак, не моя, это во-первых, а во-вторых, здание, как известно, рухнуло от взрыва умело подложенной бомбы. И, не моргнув глазом, не обнаруживая ни малейших признаков скорби, тревоги или угрызений совести, Кристи с удвоенным пылом вновь отдался круговороту своей жизни: контора, совещания с заказчиками, вечера, обеды.

При всем том телефонные счета за эту неделю возросли у Кристи втрое, при всем том Кристи снял со своего счета в банке несколько тысяч фунтов наличными и разослал по разным адресам бессчетные ящики виски. Грейс была в курсе, ибо помогала ему вести на дому особую бухгалтерию, которую, по его словам, нельзя было доверить бухгалтеру в конторе, потому что он обязательно наврет в расчетах. Грейс нравилась эта работа — она умела красиво расположить цифры на странице и выводила каждую с изяществом китайского каллиграфа.

И вот теперь, на званом вечере, глядя, как Кристи обрабатывает в уголке лазоревокудрую старушенцию — чей муж, заметим в скобках, старший советник лондонского муниципалитета, — Грейс внезапно как бы видит его чужими глазами. Скажем, глазами директорской вдовы или, допустим, жены покойного цветовода. И дает ему пощечину. Дает пощечину Кристи, убийце.

По дороге домой, в такси, она чувствует, как Кристи колотит дрожь. И удивляется — у нее самой гнев уже улегся, вспыхнул невесть отчего и так же быстро погас. Она пришла в себя. Порыв, который овладел ею с такою властной, но скоротечной силой, миновал.

— Ты извини меня, — говорит Грейс, — не понимаю, что это на меня накатило. Стала вдруг сама не своя. Конечно, ты не виноват, что упала гостиница. Ну а погибших ты ведь знать не знал — с двумя встречался, да и то по делу.

Но это не производит впечатления. Кристи в бешенстве.

— Не распускай язык при посторонних, дрянь, — рычит он. — Ты что, хочешь, чтобы меня посадили за решетку? Этого ты добиваешься? Мне уже и так дорого стоит эта история — может, я и жене должен сунуть взятку? Чего ты хочешь — бриллиантов, норковую шубу?

Она съеживается. А ведь как хорошо все шло. Как украшает она собою его жизнь — и знает это, — такая счастливая, любящая, довольная ролью жены, такая длинноногая и стройная, с широко расставленными равнодушными глазами; хозяйство в доме налажено как часы; знает, каких гостей привадить, каким дать от ворот поворот; в детях души не чает; никогда не устает восхищаться изворотливостью и деловой хваткой мужа, его практичностью и умением наживать деньги, внимательно слушает, когда он делится с нею своими замыслами, помалкивает, когда он не в духе; не думает пилить его, если ему некогда вырваться с работы, уверенная, что его никуда не тянет с такой силой, как к себе домой (и не ошибается — вот чудо-то!). Не пытается воспитывать, не ноет и в то же время преподносит ему на каждом шагу тьму мелких женских прихотей и причуд, заново увлекая и пленяя его. Традиционную копченую селедку она терпеть не может, зато без ума от Веласкеса. Влажная палая листва наводит на нее уныние, которое мигом пропадает при виде котенка. Мужчина без галстука — не мужчина, в подтяжках — смешон, с поясом — обольстителен. И так далее.

И подумать, что он, Кристи, — единоличный обладатель этой искрящейся, необузданной женственности и волен наслаждаться ею, когда и как ему вздумается — хоть после обеда, при желании, беда только, что работа никак не отпускает.

У Кристи к этому времени за душой уже почти полмиллиона.

Своих детей Кристи находит странными. Мальчишка какой-то хлипкий, у девчонки постоянно течет из носа. Он с любопытством наблюдает, как они дурачатся. Он покупает им дорогие подарки. Как-никак, их любит Грейс, с ними, судя по всему, интересно заказчикам и просто знакомым. Со временем будет интересно и ему, полагает Кристи.

Но вот Грейс дает Кристи оплеуху на званом вечере — и все меняется. Он понимает, что на нее нельзя полагаться. Сейчас, больше чем когда-либо, он вправе рассчитывать на ее поддержку — разве нет? И что же? Грейс не только перешла на сторону его врагов, но и возглавила их.

В эту ночь Кристи ложится спать отдельно.

К завтраку Грейс выходит в жутком виде. Глаза у нее распухли, голова не причесана, лицо в красных пятнах. Кристи созерцает эту картину не без приятности. Неужели он имеет над женой такую власть? Когда Кристи обнимает Грейс в постели, она отзывается сдержанно; она редко теряет самообладание. Он думал, что ему это в ней нравится, но, пожалуй, припухлость и податливость — лучше.

— Прости меня, пожалуйста, — говорит Грейс. — Я слишком много выпила. Я вела себя безобразно.

— Да, — жестко говорит Кристи, — совершенно верно. Зрелище было не из приятных. Отвратительно, когда женщина напивается, в особенности на людях.

— А что рухнуло здание — разумеется, ты тут ни при чем, иначе быть не может. Все знают, что виновата бомба.

— С меня хватает, что приходится иметь дело с официальной комиссией по расследованию, — а тут еще жена учиняет свое.

— Пожалуйста, не уходи на работу таким сердитым на меня. Ну пожалуйста. — Грейс в панике. Впереди протянулся тоскливый долгий день, омраченный его гневом.

— Я не сержусь, — ледяным голосом говорит Кристи. — Забудем об этом.

— Просто, когда о мертвых не горюют, невольно поражаешься.

— Откуда ты знаешь, что у меня на душе?

— Потому что ты мой муж.

— А ты? Какая ты жена после этого? Ненадежная, вероломная. Жене полагается любить мужа и в радости, и в горе.

— Я и люблю, Кристи, правда люблю.

— Ой ли? Не уверен. Ты понимаешь, надеюсь, что доверять тебе мою бухгалтерию я больше не могу.

Она снова плачет. Прислуга, вошедшая с горячим кофейником, ошарашена. Кристи терпеливо выжидает, пока прислуга выйдет из комнаты.

— Я не верю твоим слезам, — говорит Кристи. — Они фальшивые. Ты плачешь не от раскаяния, а от жалости к себе. Обвиняешь меня, что мне не жаль погибших, но разве ты сама оплакивала родную мать? Нет. Ты была бессердечной дочерью, а теперь — бессердечная жена.

Грейс плачет еще горше. Кристи замечает, что зрелище ее усугубляющегося внешнего и внутреннего распада все более возбуждает его. Он подает ей знак, и она покорно следует за ним в спальню. Сегодня его объятия лишены той благоговейной почтительности, с какой его мужская похоть обычно преклоняет колена пред святыней ее женской благосклонности. Скажем больше, чем безутешнее ее рыдания, тем бесцеремоннее он с нею обходится. Наказывать ее, заключает он, так же приятно, как ублажать. Пожалуй, даже приятнее.

Справедливости ради упомянем, что Грейс переносит это карательное мероприятие превосходно.