Фэй Уэлдон - Подруги

Умей же ценить красоту, пока она твоя, миг истины, ночь любви. У тебя нет другого богатства.

Делай семейные фотографии, не стесняйся щелкать аппаратом. Наряжайся на свадьбы, любые свадьбы. Радуйся рождению ребенка, любого. Ибо счастье дано нам на день, не на жизнь. Лови момент, другого не будет. Лишь этот день, эта ночь, эта короткая минута.

Теперь — о моих друзьях, моих подругах. Грейс лавирует, скользя на носочках меж телами поверженных, и до поры до времени не дается на растерзание стервятникам. На этот раз она оставляет ребенка, рожает девочку, нарекает ее, назло всему свету, Гипатией, живет какое-то время с Патриком и возвращается к Себастьяну, которого, то ли по праву, то ли нет, объявляет отцом Гипатии. Себастьян бросает кино и под покровительством Стивена, сына Эстер, начинает заниматься рекламой — Стивен, рекламируя продукты для тех, кто страдает ожирением, в рекламных целях проверяет их действие на себе и действительно спускает фунтов семьдесят. Как замечает Грейс, стремление к совершенству всегда дает свои плоды. Сама она умудряется большей частью быть Гипатии хорошей матерью и постепенно вносит в свою семейную жизнь с Себастьяном долю того же томного и картинного лоска, каким была первоначально отмечена ее жизнь с Кристи. Раз в месяц к ней приходит в гости Стэноп. Она угощает его огуречными сандвичами, а во всем прочем почитает за благо не трогать. Раз в неделю Грейс ездит в Борнмут проведать старика отца и исправно поливает помидоры, которые он выращивает в ящике за окном.

Вот так. Кто бы мог подумать?

Гипатия, слава богу, уродилась смирной, покладистой девочкой, никогда зря не ревет и ни капли не похожа на Элен, а скорей уж напоминает Хлою, какой та была в детстве.

Марджори, когда слегка затягиваются раны, устраняется от участия в сече и находит для себя иное, более достойное поле битвы — в Израиле. «Взыграла отцовская кровь», — говорит она. Вместе со своей съемочной группой она ежедневно играет в прятки со смертью, поспешая к месту событий, когда возникают инциденты в зоне прекращения огня. Без матери, без надежды самой сделаться матерью она, сколько можно судить, не унывает. Загорелая, обветренная, наконец-то красивая, в краю, где лишиться жизненных соков — не диво, а диво, будь ты мужчина или женщина, не лишиться жизни.

Ну а я, Хлоя, больше не живу в ожидании смерти. Я привожу в порядок свой дом, дом Марджори, и очень вовремя. Дети мне помогают. «Но ты же не можешь бросить меня на Франсуазу», — говорит Оливер. Могу, говорю я, говорю и подтверждаю это делом.

К половине восьмого сборы заканчивались. Марта загружала все вещи в машину, проверяла, как оделись дети, и усаживала всех троих на заднем сиденье, снабдив учебными играми и сухим бисквитным печеньем. Когда все было готово к отъезду, Мартин выключал телевизор, спускался вниз, закрывал дом на все замки и садился за руль.

Уикенд! В пятницу вечером до коттеджа всего два часа езды, правда, обратная дорога в воскресенье занимает целых три часа. Радости общения с природой и гостями. Да они счастливчики, настоящие счастливчики!

По пятницам Марта возвращалась домой автобусом в 18.12 и готовила семейству бутерброды и чай; потом снимала белье с четырех кроватей и закладывала простыни и пикейные покрывала в стиральную машину — вот и стирка на понедельник; потом извлекала из сушилки постельное белье, которое потребуется за городом; потом упаковывала игры и книги для детей, еще провизию на три дня — она закупала продукты на неделе, понемногу, чтобы не носить тяжелые сумки, — еще папку со своими бумагами и эскизы Мартина (Марта работала в рекламном агентстве, следила за спросом, а Мартин был свободным художником-оформителем), щетки для волос, джинсы, запасные футболки, антибиотики для Джолиона (у него часто болело горло), проигрыватель Дженни, кассетный магнитофон Джаспера и еще уйму разных вещей — жуть сколько набирается! — потом ловко и быстро укладывала все в багажник. В коттедже почти ничего не оставляли (Мартин: «Только воров приманивать»). Пока муж и дети пили чай, Марта сновала по дому, наводила порядок, вытирала пыль, попутно делая еще что-то по хозяйству, забирала кошку у одних соседей, пристраивала ее у других и бывала довольна, что успевала управиться до того, как заканчивалось чаепитие. Потом Марта убирала со стола, Мартин смотрел выпуск новостей по второму каналу Би-би-си, а дети тянули жребий, кто займет лучшие места в машине.

— Марта, — сказал Мартин в тот вечер. — Надо строже спрашивать с миссис Ходдер. Она злоупотребляет твоей снисходительностью.

Миссис Ходдер два раза в неделю приходила убирать дом. Старушке было уже за семьдесят. Брала она два фунта в час. Марта платила ей из своего жалованья: как-никак вести хозяйство было обязанностью Марты. Мартин великодушно признал ее право на самостоятельность; то, что в результате пострадали дети, пусть останется на ее совести, но коли ей вздумалось пойти работать, то, разумеется, она сама должна платить тому, кто заменяет ее по хозяйству. Это же ясно как божий день, то и дело повторял Мартин, и в душе Марта была с ним согласна.

— Пожалуй, ты прав, — ответила Марта. Ей не хотелось ссориться. У Мартина выдалась тяжелая неделя, а теперь ему предстояло вести машину. Сменить его за рулем Марта не могла. Четыре месяца назад ее лишили прав за вождение машины в нетрезвом виде. По общему мнению, это было несправедливо. Марта почти никогда не напивалась: когда ей пить, только успевай разливать гостям да мыть грязные стаканы. Но в день ее рождения после традиционного обеда с Мартином в ресторане Марта на обратном пути потеряла осторожность от усталости и возбуждения и врезалась в хвост впереди идущей машины; пришлось заплатить за поврежденный фонарный столб, сменить капот и на полгода остаться без прав.

Теперь водить машину приходилось Мартину; по пятницам он всегда бывал усталым, а по воскресеньям — раздраженным и сонливым, и Марта почему-то чувствовала себя виноватой за каждый стук, скрежет и хлопок в моторе.

По своим делам Мартин ездил на небольшом спортивном автомобиле, который легко лавировал на запруженных транспортом лондонских улицах. За город выезжали на старом громоздком универсале Марты, где хватало места для детей, корзин, постельного белья, провизии, детских игр, рассады, бутылок, портативного телевизора и прочих вещей, без которых не может обойтись средняя английская семья, отправляясь на выходные за город. Эта машина не мчалась, разрезая со свистом воздух, а, тяжело переваливаясь, медленно ползла вперед, и Мартин злился. Он редко высказывал свое раздражение вслух, но Марта, как все жены, угадывала его настроение не по словам, а по молчанию, по наклону головы, по тому, как его глаза становились веселее, а морщинки вокруг них глубже, и, конечно же, по тому, как он посмеивался над машиной Марты.