Аугуст Гайлит - Новеллы

Потом отозвал в сторону пастушка и сказал:

- Слушай, Юсси, будь друг, сбегай погляди, дома ли портной Кантерпасс, но так, чтобы он тебя не заметил.

Он дал пастушку сотенную, хлопнул его дружески по плечу и, улыбаясь, поглядел, как пацан устремился вперед по дороге.

Вернувшись затем в дом, он помылся, надел чистое белье и принялся долго и тщательно расчесывать волосы. Ивола сидела в углу и плакала.

- Не плачь, - сказал Тоомас, - не беда, ничто еще не потеряно. Заживем опять счастливо, жизнь ведь не кончилась. Бог его весть, что нас еще ждет, можем и в нищету впасть, и в короли выйти, - жизнь вся впереди! Или кончим свои дни где-нибудь в тюрьме, это уж как господу будет угодно, - пути его неисповедимы.

Ивола недоверчиво посмотрела на мужа.

- Если бы ты хоть сказал, что случилось? - всхлипнула она.

Тоомас резко остановился перед ней.

- Тебе это лучше знать, - угрюмо бросил он. - Тебе и Кантерпассу.

В дверь с разгону вбежал пастушок.

- Дома, дома, - радостно выпалил он, - знай ходит по комнате, взад и вперед, взад и вперед!..

Тоомас погладил пацана по голове, дал ему еще сотенную и сказал:

- Молодец, Юсси, хвала и благодарность тебе, ты меня очень порадовал этим известием. Поди-ка теперь еще найди точило. - И сурово бросил жене: - Слышь, Ивола, пойдем покрутишь мне точило, - хочу топор подточить.

Сняв с приступка печи топор, Тоомас долго оглядывал и щупал его, исподтишка поглядывая на жену и ухмыляясь.

- Ну все, пошли, - наконец сказал он.

Установив точило посреди двора, он приложил лезвие топора к камню и велел жене:

- Крути!

Жена вращала рукоять с ужасом смотрела на мужа.

- Господи, господи! - охала она, украдкой нет-нет да смахивая слезу. Тоомас же только удовлетворенно посмеивался.

- Посмотри, - подал он Иволе топор, - достаточно ли уже острый?

- Достаточно, - прошептала Ивола, глядя в сторону.

- Ты думаешь? - усомнился Тоомас.

Он тщательно осмотрел топор, проверил пальцем лезвие, улыбнулся и произнес:

- Нет, надо еще подточить. Он должен быть остер как бритва, чтобы уж рубить — так с чувством. Крути еще!

- Господи боже, спаси меня и помилуй! - охнула Ивола. Оба была белой, как смерть, по щекам катились крупные слезы.

- Теперь довольно! - вдруг жестко произнес Тоомас. Сердито опрокинув точило, он схватил жену за волосы и, зло глядя на нее, сказал:

- Портного Кантерпасса надо убить!

В воротах еще приостановился, оглянулся и крикнул:

- Прощай Ивола, я больше сюда не вернусь!

1925

Перевод Н. Калаус

Небо едва начало светлеть, когда Мари Тааде вскочила на ноги. Протирая заспанные глаза, она принялась быстро одеваться и собирать в узелок пожитки. Их и было-то всего ничего — пара платков, туфли да три клубка красной шерсти, которые она не первый уже год носила с собой с хутора на хутор в целости и сохранности. А больше у нее и не было ничего — все остальное сгорело при пожаре. Увязав узел и умывшись, она подошла к хозяйки и сказала:

- Что ж, счастливо оставаться, хозяйка, мне пора в путь. Жаль, правда, уходить отсюда, но такова уж доля бедных батрачек: если работы на одном месте нет, надо на другое переходить. Я ведь и сама вижу, что я вам больше не нужно, - хутор со всеми службами сгорел дотла, скотину и ту приткнуть негде, чего ж тут о батрачке говорить... вам и самим теперь долго придется в крохотной баньке ютиться, раньше-то будущего года не отстроитесь. Просто чудо, что еще банька уцелела, сгорела бы и она — так хоть в лесу спи... Да, вот так вот оно... у каждого свои беды и напасти, ничего не поделаешь!..

Хозяйка, вместе со всей челядью лежавшая на полу, подняла заплаканные глаза и, горестно вздохнув, ответила:

- Да, да, счастливо и тебе, Мари, ты была мне прилежной, трудолюбивой помощницей, жаль прямо с тобой расставаться. На будущий год, ежели Бог даст сил и здоровья, поднимем хутор наново, - тогда сразу же возвращайся. А сейчас, да, худо и тяжко у нас, нет даже куска хлеба тебе на дорожку дать, все, все погибло в огне. Одному Богу известно, как еще сами мы не сгорели спросонок!..

И хозяйка снова опустила голову на пол и, прижав к глазам передник, завсхлипывала.

Мари Тааде, уже было направившейся к дверям, стало жалко хозяйку, и она еще на чуток присела возле нее. Тоже украдкой смахнула несколько слезинок, повздыхала и, проведя по лицу широкой ладонью, заговорила, успокаивая:

- Ничего, хозяйка, не плачь, несчастье с каждым может случиться. Мне тоже не сладко: я опять должна к новым хозяевам в услужение идти, а что они за люди, кто знает, тут-то ко мне все как к дочери относились, в полном достатке жила...

И, почти вплотную прижав губы к уху хозяйки, зашептала:

- Но что я еще скажу... это не просто несчастный случай, тут злая рука постаралась... Найди ее, не оставляй так! Приглядись повнимательнее к тем, кто вокруг — вряд ли кто из чужих подпалил хутор. А еще лучше — съезди в город, к гадалке, она по картам скажет, кто это сделал!

- Да ну тебя, Мари, не говори глупости, - отмахнулась хозяйка. - У нас в жизни не было ни врагов, ни недоброжелателей, которые бы могли нам огонь под стреху сунуть! Скорее всего, пожар случился из-за трещины в трубе, или мальчонка лазал на сеновал со спичками яйца искать!

Мари Тааде это уязвило. Она резко поднялась, затянула потуже узел платка по подбородком и холодно бросила:

- Ну да я ни на чем не настаиваю, говорю лишь то, в чем уверена и что думаю. Я просто убеждена, что это был поджог — только и всего. Но раз ты не хочешь и возражаешь, то... счастливо оставаться, хозяйка!

Она открыла дверь баньки и вышла. Во дворе приостановилась на минутку, чтобы бросить последний взгляд на пожарище.

Да, подумала с горечью, был красивый хуторской дом — и вон что осталось... обугленные бревна да закоптелые камни. Дубы поодаль и те словно брошенные на каменке веники, с черной скукоженной листвой.

И, крепко прижав к себе узелок, повернула к большаку и торопливо зашагала прочь.

Она была приземистой дурнушкой с толстыми губами, узким лбом и выступающим вперед подбородком. Большие блуждающие глаза ее смотрели чуть искоса и недоверчиво. Платок сполз на плечи, и рыжеватые волосы отсвечивали на солнце золотом.

Время от времени она присаживалась на обочину, рвала по краям придорожной канавы цветы, собирала ягоды, затем вдруг, как будто чего-то испугавшись, вскакивала, подхватывала свой узелок, башмаки и еще поспешнее, чем прежде, устремлялась дальше. Ежели навстречу, случалось, ехала какая-нибудь телега, девушка заблаговременно сходила с дороги в поле и пережидала, пока она не протарахтит мимо.

Была середина лета, ржаные поля желтели, по синему небу плыли белые облака.

К полудню Мари Тааде добралась до хутора Мудааллику. Сюда ее обещали взять в батрачки и сюда, на подворье, она теперь и свернула.