Аугуст Гайлит - Новеллы

На другой день служанка рассказала, что овца Кантерпасса пропала, - должно быть, украдена.

- Овца Кантерпасса? - рассмеялся Тоомас. - Ах, так это была овца Кантерпасса? Не иначе как праведная рука господня его вела, чтобы наказать этого проклятого вруна и поганого сплетника. Да, никому не уйти от наказания будь то хоть сам портняжка!

- Ивола, Ивола, - окликнул Тоомас жену, радуясь, как дитя. - Кантерпасса постигла кара божья, у него овцу украли!

Но про себя он все же решил никогда больше не притрагиваться к чужому добру, хоть бы оно и принадлежало портному!

4.

Стояли дождливые дни поздней осени. Хлеб с полей был убран, с деревьев уже облетел желтый лист, высоко в синеве неба тянулись к югу последние журавли.

Тоомас ехал в город, лежа на возу и оглядывая знакомые места. Год ровно назад он скакал по этой самой дороге на краденом коне и по пятам за ним, точно борзые, мчалась погоня... Тут вот он стыл от холода и подстерегал добычу, востря уши, как волк. А теперь, год спустя, он едет в город богатым хозяином, с полным возом хлеба и прочего добра. Это ли не счастье?

И все же радости в нем не было. На душе лежала какая-то тяжесть. Уже который день Тоомаса мучило нехорошее предчувствие. Что-то случится, что-то непременно случится! - крутилось у него в мозгу. Или ограбят дочиста, или убьют по дороге, или еще что произойдет, но какое-то несчастье случится всенепременно. Выезжая из дому, он долго смотрел на Иволу, словно навсегда прощаясь с женой, хотя о предчувствиях своих он с ней и не говорил. Уже с неделю ему снились странные сны: будто он волк и вся волость охотится за ним по болоту. Слышатся выстрелы, крики, проклятия, гремят трещотки. А то он был и не волк вовсе, а нагой нищий, который, дрожа от холода, бредет куда-то сквозь морозную круговерть. Навстречу ему толпой идут люди, но никто не дает ему ничего, чтобы прикрыть озябшее тело. Или будто бы он барахтается в трясине, проваливаясь все глубже и глубже, а Ивола стоит рядом, заливисто хохочет и даже руки не протягивает, чтобы спасти его.

Что-то плохое должно было случиться, это было определенно. Может, они как борзые нападут в конце концов на след его преступлений и опять упрячут его в тюрьму?

Но несмотря на все предчувствия, он благополучно добрался до города, быстро распродал товар и мог заворачивать восвояси. Так рано он еще никогда не возвращался из города домой. Купил еще две бутылки водки, подумал — батракам, на случай, когда придется с ними рассчитываться.

Солнце еще стояло высоко, когда он помчался обратно. Пустой самообман все эти сны и предчувствия, успокаивал он себя. Ничего не случится, и нечего бояться, все останется как прежде. На душе стало даже радостно, он откупорил одну бутылку и отхлебнул несколько глотков. Да и что плохого с ним могло приключиться, с ним, который прошел все огни и воды и ни перед чем не знал страха?

- Вот Ивола обрадуется, увидев меня так скоро обратно! - думал он.

Солнце садилось за лес, когда он свернул с большака на проселок. Вдали уже виднелся Мустоя. На поля опускались вечерние сумерки.

Неподалеку от хутора Тоомас остановил лошадь и хотел пропустить еще пару глотков. Ведь он благополучно вернулся домой и ничего плохого с ним не случилось. Все предчувствия и сны были пустым суеверием, и только.

Но поднеся бутылку ко рту, он вдруг увидел выходящего из ворот хутора Кантерпасса. Боязливо озираясь, портной краем поля крадучись направлялся к себе.

У Тоомаса что-то оборвалось внутри.

- Кантерпасс! - окликнул он. - Кантерпасс!

Однако портной, заметив Тоомаса, побежал к лесу. Он мчался как ошпаренный, только пятки сверкали. И безмерно длинная тень скакала за ним по полям. Что это должно было значить?

И вдруг Тоомасу все стало ясно.

Точно огретый обухом, он, застонав, обхватил голову руками. Бросив вожжи, он спрыгнул с телеги.

- Кантерпасс! - орал он. - Кантерпасс!

Портной на миг оглянулся, а затем припустил еще стремительнее. Он бежал не домой, он бежал от Тоомаса, в лес. Где и скрылся, как затравленный зверь, только валежник затрещал под ногами.

Тоомас, пошатнувшись, опустился на камень и застонал. Силы оставили его, в голове было пусто. Он больше ничего не понимал, да и не хотел понимать. Словно среди дня наступила ночь, и он погрузился в тяжелый кошмарный сон.

Лошадь стояла рядом и смотрела на него. И тут он, заметив этот взгляд, наконец вышел из какого-то охватившего его оцепенения. Неудержимая ярость закипела у него в груди — он остервенело набросился на лошадь и стал нещадно ее колотить.

- Сатана! Дьявол! - кричал он в исступлении. - Я тебе покажу, погоди, погоди, я тебе покажу...

Лошадь вскачь неслась впереди, а Тоомас бежал следом за ней и колотил ее с животной злобой. Однако в нескольких шагах от ворот он вдруг остановился. Нет, сюда, на треклятый хутор, он больше не пойдет.

Он круто развернулся и побежал к лесу, лишь теперь сообразив, что должен поймать портного. Он повести его на первом суку, он удушит его, мерзавца, - удушит одним движением руки!

- Кантерпасс! Кантерпасс! - кричал он, рыская по лесу. Прикладывал ухо к земле, но ни малейшего топота не было слышно. Лишь ночные птицы всполошено перелетали с ветки на ветку.

- Кантерпасс!

Тоомас, зарыдав, упал в мох.

Ивола изменила ему, маленькая, любимая Ивола изменила ему! В отлучку его из дому повесилась на шею чужому человеку. И не молодому парню, не богатому хозяину, а этому отпетому подонку, который не стоит даже того, чтобы его бодом колеса переехать! Ах, так потому-то он и усмехался, потому-то и смеялся, что кое-кто из мужиков ходит к Иволе переспать! Ах, так потому не шибко-то и зарился сам на Иволу, что знал ее низость и непостоянство! Во веки веков будь они все на свете прокляты, эти портняжки!

- Ивола! - всхлипывал Тоомас. У него не было больше Иволы. Все было просто наваждением, сном, иллюзией. Иволы не было — была лишь старая хромая шлюха, доступная всем, как грязная лужа у дороги. Иволы не было — было затмение, был плод воображения, эфемерное облачко.

Тоомас схватил бутылку и осушил ее до дна.

- Погодите, - крикнул он, - разбойник Тоомас Тарак еще не умер! Кто сказал, что он сделался безответной рабочей скотиной и домовым-обогатителем, готовым пахать с утра до ночи и знай только копить да приумножать добро? Кто сказал, что в нем иссякли кровожадность и упоение от разбоя? Погодите, он вам еще сунет огонь под стреху, так что весь хутор прахом пойдет. Все спалит: хлеб, скотину, постройки. Одни голые поля останутся, чтобы ветру было где разметать пепел. Портного же он убьет и Иволе тоже на шею петлю наденет — пусть тогда потешится да повеселится в последних смертных объятиях.

- Ивола, - простонал он, - зачем ты мне изменила?