Ричард Бирд - Х20

Решив дать Люси последнюю возможность, я написал ей письмо на адрес общежития, хотя даже не знал, живет ли она там до сих пор. Если она действительно любит меня, то ответит. Если не ответит — значит, это было пари, и мне ничего не стоит пригласить Джинни на свидание. Ну то есть просто приглашу. Приглашение, и все.

Истоки оперы как вида искусства прослеживаются в Италии и перерывах (intermezzi) между действиями придворных представлений шестнадцатого века. Во время интермеццо игрались сценки аллегорического или философского характера под музыкальное сопровождение в стиле solo virtuoso, который только формировался.

Интермеццо славились элегантностью и утонченностью, постепенно они превращались в оперу, и считалось, что очарование их крылось в сочетании эстетической дистанцированности и шикарных изображений роскоши, кои становились все шикарнее. В конце концов опера стала изображать мир как последовательность возможных чувственных удовольствий. Она утоляла веру зрителей в то, что существуют жизни куда величественнее и насыщеннее, чем у них самих, а отважные деяния главных героев были преисполнены эмоциональной четкости, лишенной смутных порывов и неясных чувств повседневности.

Главную роль в опере обычно играет прекрасная женщина (сопрано). Героя (тенора) влечет к прекрасной женщине судьбой, и такое сочетание неминуемо ведет к беде. Например, и Россини, и Верди выявили оперный потенциал истории Отелло. Тристан Вагнера испускает дух на руках Изольды, а Пелеас и Мелисанда Дебюсси умирают, отчаявшись сохранить любовь в жестоком и циничном мире. Все пропитано ощущением близкой катастрофы. В “Евгении Онегине” несчастные влюбленные остаются в живых, но Чайковский это компенсировал, попытавшись покончить с собой во время репетиций.

Джинни нравилась опера, где все эмоции чисты, хоть и запутанны. А в таких обстоятельствах самоубийство часто виделось единственным достойным решением. В “Лючии ди Ламмермур” Доницетти английский влюбленный Эдгардо выслан во Францию и закалывается, узнав о предполагаемой неверности Лючии. Измотанная страстями Катя Кабанова Яначека бросается в Волгу. В “Аиде” Верди влюбленные избирают жребий быть похороненными вместе, чтобы умереть в объятиях друг друга, причем все эти оперные самоубийства так воспевают мгновение смерти, что впечатлительному человеку может показаться, будто смерть есть ключ к прекрасному.

Разумеется, воспевание смерти приложимо только к одной разновидности оперы, обычно называемой opera seria. Существуют также opera comique и opera buffa , кои зачастую — не более чем грубый фарс, положенный на музыку. В этих разновидностях оперы недолгий разлад сопровождается всеобщим разрешением конфликта. Самоубийство — лишь временная уловка, к которой обычно прибегают недовольные влюбленные, и даже второстепенные герои редко умирают.

— Моему мозгу нужен весь кислород, который он может получить. Знаешь, Грегори, ты ничуть не изменился. У тебя есть девушка?

— В данный момент нет.

— Тебе стоит жениться. Этот пласт сознания сильно недооценивают.

— Так мне постоянно говорит мать. Послушай, Джулиан, если ты бросил, почему носишь с собой сигареты?

Он небрежным щелчком послал пачку “Сенчури” через стол.

— Ради боевого духа, — сказал он. — В отделе маркетинга есть парень, который курит. “Эмбасси”. Каждое утро перед работой он набивает их в пачку “Бьюкэнен”.

Джулиан пригласил меня в паб. Содержимое его карманов лежало на столе, и с кроваво-черной пачкой “Бьюкэнен Сенчури” соседствовали брелок с кастаньетами “Кармен”, одноразовая зажигалка с надписью “БЬЮКЭНЕН” и несколько монет, часть иностранные. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук. Я закурил “Кармен”.

— Если честно, — сказал он, наклонившись через стол, — я имею в виду — вне пределов кабинета и все такое, я считаю, вы с Барклаем — просто герои, черт бы вас побрал.

— Джулиан, можно спросить? Почему ты больше не врач?

Он озадачился:

— Я врач.

— Тогда почему не работаешь врачом?

— Господи, Грегори, да попробуй ты хоть немного расслабиться.

— Или хотя бы не ведешь медицинские исследования. Как в Гамбурге.

Он посмотрел на меня заговорщицки.

— В Гамбурге неважно обращались с животными.

К тому же его нынешняя должность — продвижение по службе. Он это дважды повторил. Сегодня связи с общественностью — на переднем фронте, деньги там крутятся немалые. Он сказал, что для женатого мужчины такие мелочи, как наличность и будущее, становятся важны, особенно теперь, когда они подумывают о детях. Я кивал, курил, а затем, вместо того чтобы напомнить ему о великих идеях, которые он расточал в юности, спросил про жену. Мне показалось, лучше начать с имени.

— Люси, — сказал Джулиан.

— Как, прости?

— Люси. Моя жена. Ее зовут Люси.

— Люси как?

— Люси Карр, — широко улыбнулся он. Он опять наклонился через стол. — Но иногда, когда мы одни, я называю ее возлюбленной Лулу, прилетевшей с луны.

— Нет, — сказала она, — не могу.

— А во вторник?

— И во вторник тоже.

Я объяснил, что ничего особенного не будет. Я куплю что-нибудь на рынке, а потом мы съедим это в моей комнате. Может, какого-нибудь копченого цыпленка. Она может принести вина. Лучше белого.

— Не могу, — сказала она.

Или можно сходить в “Козини”, итальянский ресторанчик за углом. Там здорово.

— Я правда не могу.

— Да все ты можешь. Это легко. Просто скажи “да”.

— Грегори, у меня есть парень.

Я уставился на зеленую статую. В основном это была статуя пальто и манеры ходить против ветра, но, если верить табличке у основания, это также был Жан-Поль Сартр. Рот чуть приоткрыт, губы разлеплены — наверное, немного запыхался от энергичной ходьбы и знаменитых сигарет, что он курил с Альбером Камю.

— Конечно, — сказал я. — Но я вовсе не это имел в виду.

— Он в Англии, — сказала она. — Он англичанин.

— Я имел в виду совсем другое.

— Конечно. У тебя наверняка уже есть девушка.

Я воззрился прямо на зеленый лацкан Жан-Поля Сартра. Встал и смахнул лист с его воротника.

— Да, — сказал я. — Есть. Конечно. Она тоже в Англии.

Парень Джинни был студентом-медиком в Лондоне, собирался стать ухогорлоносом. Она встретила его в Тюильри, на пробежке. Они одновременно бегали каждое утро, хотя он был вроде как на каникулах, и вскоре стали бегать вместе. Они как будто созданы друг для друга.

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал я.

Мою девушку зовут Люси. У нее длинные черные волосы. Очень худая. Не курит.

Вообще-то это был не клуб.

Хотя Тео принимал всех, о клубе никто не знал, не существовало никаких вступительных заявок. На самом деле это Эмми подсказала Тео название, в трущобах, когда он вышел из № 47 и в последний раз запер дверь. Толпа демонстрантов испустила громкий радостный вопль, и под гул “Нас не одолеть” Тео подошел к Эмми и сказал: