Рубен Абелья - Тень иллюзиониста

— Чтобы вы представляли, каково там внутри.

Вслед за этим он позволил одному из добровольцев надеть на него наручники и погрузился в бидон. Вытесненная вода заскользила по его металлическим стенкам и образовала блестящую лужу возле сосуда. Голиаф закрепил герметичную крышку шестью замками, установил ширму и встал рядом с ней с топором в руках.

— Если что-то пойдет не так, мне придется разрубить бидон топором, — объяснил он.

Публика ожидала в нервном напряжении, постоянно сверяясь с часами. Через три минуты появился Беато: мокрый, тяжело дыша, но со свободными руками. Голиаф убрал ширму, чтобы все присутствующие могли увидеть закрытый бидон. Он последовательно вскрыл все шесть замков, открутил крышку и с помощью металлического крюка достал нераскрытые наручники. Беато несколько раз поклонился изумленной публике, которая неистово ему аплодировала. Потом он сделал реверанс и объявил представление законченным.

Тогда раздался голос Паниагуа, так же как и год назад, когда он попросил Беато исполнить трюк с исчезновением жены. Зрители перестали аплодировать, а Беато, еще не отдышавшись после заключительного номера, спросил, чего тот хочет. Паниагуа достал из спортивной сумки другие наручники и поднял, чтобы все могли их увидеть.

— Эти наручники принес Тано. Мы уверены, что в них ты не сможешь повторить свой трюк, — заявил он, а Тано на соседнем кресле с нетерпением потирал руки.

— Это не трюк, — ответил Беато.

Он пригласил обоих выйти на сцену и тщательно рассмотрел наручники. После этого он принял вызов. Он попросил Голиафа вытереть пол, в то время как сам принялся наполнять резервуар, из которого во время первого погружения частично выплескалась вода. Потом он покорно протянул руки, чтобы на них надели наручники. В тишине кинотеатра раздалось зловещее лязганье металлических браслетов. Паниагуа три раза повернул ключ в замке, и они вместе с Тано вернулись на свои места. Беато снова погрузился в бидон под хлюпанье воды. Голиаф приладил крышку, закрыл замки, поставил ширму и, с топором в руках, стал разглядывать публику.

С этого мгновения время замедлило свой бег и почти остановилось. Медленно тянулись секунды, минуты, а бидон как ни в чем не бывало стоял за ширмой. Вдруг он ожил и начал двигаться. Поначалу это был просто толчок. Затем последовал другой, вслед за ним началось постоянное ритмичное пошатывание, а через несколько секунд — исступленная тряска, так что заскрипел дощатый пол сцены. Зрители поднялись с мест и стали кричать Голиафу, чтобы он разрубил крышку. Но, казалось, великан их не слышит. Он полностью ушел в себя. Прищурив веки, он бегал глазами по рядам кресел и был совершенно равнодушен к тому, что происходило за его спиной. Вдруг бидон перестал раскачиваться. Словно пробудившись ото сна, Голиаф обернулся, ударом руки снес ширму, одним махом перерубил все замки и с налета опрокинул бидон. Беато выскочил с потоком воды, проехался несколько метров по сцене и остановился у самого ее края. Он был в наручниках и жадно хватал ртом воздух. Когда Леандро, дон Браулио и Голиаф прибежали на помощь, Беато уже стоял на ногах, тяжело дыша, и приветствовал публику.

Паниагуа одним прыжком поднялся на сцену и снял с него наручники. Затем он вернулся к Тано, и они вдвоем направились к выходу. Леандро побежал за ними с ключами от кинотеатра в руках. Он настиг их, когда они пытались выломать дверь силой. Они покинули зал в тишине, с блестящими глазами, полными ненависти. Паниагуа нес на плече спортивную сумку. В руке у Тано болтались наручники. Глядя им вслед, Леандро подумал, что они не просто хотели бросить вызов Беато. Его вдруг охватило подозрение, что они пытались его убить.

В течение тех четырех дней, что они провели вместе, окружающий мир был для них лишь декорацией. Реки, усталые горы, затерянные деревушки — на фоне этих живописных пейзажей разгоралась их любовь. Они говорили о том, что видели, что чувствовали, обо всем хорошем, что было в их жизни. Беатрис никогда не рассказывала о своем доме, потому что там обитало привидение, которое руководило ее поступками, невидимая сущность, способная заставить Крылатого прыгать через деревянные барьеры, а ее — связать свою жизнь с мужчиной, которого она не любила. Голиаф, в свою очередь, никогда не пытался узнать об этом. Расспрашивать о городе, где жила любимая, означало задуматься о разлуке, начать подсчитывать километры, которые будут разделять их после наступления осени. Поэтому теперь он ехал наугад через желтые моря пшеницы. Но он был спокоен и уверен в том, что дорога вела к его судьбе, мерцающей точке за горизонтом по имени Беатрис. Он старался не драматизировать происходящее и гнал прочь отчаяние и боль. Его толкала вперед убежденность в том, что она его любит («меня отрывают от тебя» — так она написала) и ждет, где бы она ни находилась.

Несколько дней без отдыха он вел машину. Заезжал в каждый город и бродил по незнакомым улицам, принюхиваясь к воздуху и пытаясь уловить ее аромат, надеялся, что в толпе вот-вот промелькнет ее лицо. Он спал в грузовике, питаясь надеждами и черствыми пирожными, которые он так никогда и не доставил по месту назначения. Через неделю сладости закончились, а вместе с ними и деньги на бензин. Голиаф остановил грузовик на главной дороге пустынного поселка. Было четыре часа дня, и над раскаленным шоссе зыбились миражи. Внезапно на горизонте вырос дрожащий силуэт грузовика. За ним последовали еще пять: массивных, медленных, темных, сопровождаемых внушительным эскортом автобусов и фургонов. Они двигались прямо на Голиафа в облаке выхлопных газов и пыли. Когда машины проехали мимо него и их рев прорезал толщу неподвижного воздуха, он по надписям на бортах увидел, что это был цирк. Голиаф завел свой грузовик и последовал за караваном. Когда цирк миновал поселок и остановился на лугу, Голиаф спросил у кого-то из артистов, как найти директора. Его отправили к желтому вагону, разукрашенному разноцветными звездами. Там он обнаружил маленького усатого человечка с прилизанными волосами, в расстегнутой черной рубашке.

— Вы директор? — спросил Голиаф.

В ответ человек устало кивнул.

— Я ищу работу.

— Что ты умеешь?

— Я мог бы помочь с установкой арены.

Человек осмотрел Голиафа с головы до ног и задумчиво почесал подбородок.

— Ну-у, — протянул он. — Сильный мужчина в цирке никогда не помешает. Пойдешь к зеленому фургону и спросишь управляющего. Скажешь, что тебя прислал я. Он объяснит тебе, что нужно делать.

Под присмотром управляющего Голиаф разгрузил машины, установил сваи, помог возвести деревянную арену и ряды кресел для зрителей. Он работал с большим усердием, и директор потом шутил, что цирк был смонтирован им в одиночку. Едва держась на ногах, Голиаф вернулся в свой грузовик. Он попытался уснуть, но мешали усталость и жара. Он вспомнил о своих родителях и, впервые с того времени, как отправился на поиски Беатрис, почувствовал стыд. Он не только сбежал от них без видимой причины, но еще и уехал на машине, принадлежавшей им. Он бросил их и, в довершение всего, обокрал. Ему пришла в голову мысль позвонить, все объяснить и попросить прощения, но он вовремя опомнился. Как он объяснит им, что у него не было выбора, что он уехал, следуя за ароматом любимой женщины? Он представил себе разговор с ними, долгий путь по острым камням упреков, просьб и обид, и его охватила острая и безысходная тоска. Но затем он ощутил прилив гордости от мысли, что все делает правильно, и понял, что должен слушаться велений своего сердца. Он лежал на спине, натруженные мышцы болели, и он вдруг понял, что не станет говорить с родителями, пока не найдет Беатрис. Только тогда он сможет оправдаться и будет прощен.