Рубен Абелья - Тень иллюзиониста

— Это Голиаф, мой помощник, — пояснил Беато, указывая на великана. — Те, кому нужна консультация, пусть встанут в очередь у двери. Я сам буду вызывать. Если хотите что-нибудь купить, обращайтесь к Голиафу.

Следуя указаниям Беато, жители улицы Луны разделились на две группы. Люди, которых застал врасплох неожиданный приход весны, освобождались от тяжелой зимней одежды и готовились терпеливо ждать своей очереди.

Леандро прошел улицу до конца и вышел к бульвару Пуэрто-Лаписе. В церкви францисканцев только что закончилась утренняя служба. Прихожане, одетые по-воскресному, чинно спускались по каменным ступеням, а затем рассыпались по бульвару. Он свернул в переулок и направился к дому дона Браулио, владельца «Авеню». Как и во все предыдущие годы, необходимо было получить его согласие на отмену киносеансов, так как Беато требовалась сцена для представлений. Пока Леандро шагал в тени домов, он разглядывал свое отражение в витринах магазинов. Он с удовольствием подумал, что этим вечером увидит вдову Гуарас. И еще, что ввиду сложившихся обстоятельств придется повесить зеркало в ванной.

Различать запахи Голиафа еще в детстве научил его отец кондитер. Он приводил ребенка в комнатушку, где как по волшебству появлялись на свет всевозможные сладости, и просил закрыть глаза. После этого они ходили из угла в угол, и Голиаф учился отличать аромат тертого миндаля и сливочного печенья, свежеприготовленного слоеного теста, заварного крема и жидкой карамели. Иногда отец Голиафа вставал как вкопанный посреди улицы, где угадывал хотя бы малейшее движение ветерка, и возбужденно хлопал сына по плечу:

— Нюхай, Голиаф! Нюхай!

Голиаф закрывал глаза и нюхал. Так он узнал, что поселок живет собственной жизнью и его запахи меняются в зависимости от времени года. Весной веяло цветами и свежесрезанной травой, и эти ароматы толкали на безумства; осенью он наполнялся сладким духом увядания, приглашавшим к уединению и воспоминаниям. Во время частых загородных прогулок отец заставлял Голиафа нюхать листья, землю, камни, кору деревьев, ключевую воду, дорожную пыль, полевые цветы, коровий навоз.

— Жизнь состоит из запахов, — говорил отец. — Нужно уметь их различать, чтобы разбираться в жизни.

Голиафу рано или поздно предстояло познакомиться с Марией, женщиной пышнотелой, щедрой на душевные порывы, источавшей благоухание, владелицей единственной в городке парфюмерной лавки. В магазинчике имелось подсобное помещение, где запахов было море разливанное, а полки ломились от всевозможных склянок. Там у Марии стоял перегонный куб для экспериментов с ароматами. Если полученная душистая смесь Марии нравилась, она переливала ее во флакончик, подписывала его и хранила в застекленном шкафу вместе с десятками других бутылочек с этикетками, которые никто не покупал. Никто даже и не интересовался ее духами, и кроткая парфюмерша едва сводила концы с концами, торгуя одеколоном, мылом, электрическими лампочками, батарейками, кассетами с народной музыкой и упаковками туалетной бумаги.

В поселке царили суровые нравы, а населяли его земледельцы и мелкие предприниматели, которые душились только по воскресеньям, когда собирались в церковь. Поэтому Мария слыла женщиной со странностями. К ней относились с опаской. Без враждебности, так как отзывчивый характер Марии компенсировал ее славу эксцентричной натуры, но с недоверием, с которым невежды обычно встречают все новое и непонятное. В этом маленьком мирке, где бизнес был ненадежным, а урожай — непредсказуемым, не имелось места для столь легкомысленных вещей, как духи, и уж тем более для опытов, почти алхимических, в результате которых они получались.

Впервые Голиаф появился в парфюмерной лавке во время грозы. Потоки воды падали косо, сносимые сильным ветром, и дорогу залило почти до бордюров. Голиаф открыл дверь резким толчком. Вместе с ним ворвались ветер и дождь, внутри магазина образовался маленький вихрь и все разом намокло. Обомлев от такой устроенной им же неразберихи, Голиаф обернулся, чтобы закрыть за собой дверь. Пока он пытался это сделать, шквал ветра еще с большей силой ворвался внутрь и понесся по магазину. Когда наконец Голиафу удалось закрыть дверь, магазин погрузился во влажное и благоухающее спокойствие. Юноша закрыл глаза и поднял нос, глубоко вдыхая, а затем воскликнул:

— Цветы апельсина! Здесь пахнет цветами апельсина!

Потом он открыл глаза и увидел, как Мария улыбается ему из-за прилавка.

— Извините, — промямлил он, оглядываясь на мокрый пол, весь в черных следах.

— Пустяки, не беспокойся. Чего ты хочешь, сынок?

— Духи для мамы. У нее сегодня день рождения.

Мария любила пофантазировать и долгие годы забавлялась тем, что представляла себе, каким будет первый клиент, который купит ее духи. Отрываясь от реальности, воображение рисовало ей какую-нибудь иностранку, всю в золоте и драгоценных камнях, или сеньора, одетого с иголочки, и даже немолодого сибарита с тростью, инкрустированной бриллиантами. Чего она никогда себе не представляла, так это подростка — безусого и такого рослого, что он едва помещался в дверях. Она посмеялась про себя над своими грезами и сняла с полки пять стеклянных флакончиков. Открывая их по очереди, она дала каждый понюхать Голиафу.

— Этот, — сказал он не раздумывая. — Моей матери должен понравиться жасмин.

— Ты узнаешь и жасмин? — удивилась женщина.

— Да, и еще много чего. Отец научил меня разбираться в запахах. Он говорит, что весь мир пахнет и глупо прожить жизнь, так и не узнав чем.

Мария положила флакончик в картонную коробку, обернула ее подарочной бумагой и вручила Голиафу.

— Сколько я должен? — спросил Голиаф.

— Нисколько. Это подарок.

— Подарок?

— Да, но с одним условием. Что ты иногда будешь приходить ко мне в гости.

Голиаф, не колеблясь, принял как подарок, так и приглашение. Он поблагодарил женщину и вышел на улицу, где вода уже переливалась за бордюры и затопляла узкие безлюдные тротуары.

Голиаф стал регулярно навещать Марию. Они мгновенно нашли общий язык — ведь оба, каждый по-своему, были изгоями в этом маленьком царстве однообразия. В свои тринадцать лет Голиаф был огромным, выше многих взрослых. Отличался он не только исполинскими размерами, но и странной фигурой. Для его роста плечи у него были слишком узкими, а ноги короткими. Руки болтались, как пара маятников, на уровне колен. Чахлая грудь переходила в выступающий вперед живот. Кожа у Голиафа была розоватой, лишенной всякой растительности, а на лоб падала прямая светлая челка, которая закрывала ему глаза. Его внешность была предметом постоянных насмешек в школе, куда он всегда шел со страхом. Как раз там его и окрестили Голиафом, не в честь библейского великана, а за сомнительное сходство с героем комиксов. Поначалу парень проклинал свое прозвище. Со временем, когда его уже так звали все подряд, ему даже понравилось, и он с гордостью носил свое прозвище, считая его символом своей яркой индивидуальности.