Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Мурильо развел руками:

- Он лучше других сможет написать картину, которую ты хочешь.

- Хорошо. А какие сюжеты избрал ты, Бартоломе?

- Пока у меня обдумано пять картин: жертвоприношение Авраама, источник Моисея, чудо разделения хлеба и рыб, милосердие святого Иоанна и благовещение.

- А остальные?

- Это будет - Иисус исцеляет больного. Иисус - дитя, Иоанн Креститель дитя, и ангел, спасающий святого Петра. Десятая картина будет изображать святую Изабеллу, королеву Угорскую.

- Картин должно быть обязательно десять?

- Нет.

- Напишешь для меня одиннадцатую - возвращение блудного сына?

Мурильо обнял друга и обещал.

В те поры простился с жизнью король Филипп IV, и от имени его малолетнего, болезненного сына, короля Карла II, править стала королева-мать - Мария Анна Австрийская, дочь императора Фердинанда III; а Испания все глубже упадала в нищету и долги.

Но Каридад росла.

И вот закончена стройка, и открылся взорам храм - просторный и светлый, искусно изукрашенный.

За труды свои, занявшие четыре года, Мурильо получил из рук своего друга Мигеля справедливую плату - семьдесят восемь тысяч сто пятнадцать реалов.

Вальдес Леал написал две картины столь потрясающей жизненности и осязаемости, что ужас охватывал человека при взгляде на них:

"Las Postrimerias", или Аллегория Смерти, и "Finis Gloriae mundi", или Аллегория Бренности.

Мурильо, рассматривая эти картины вместе с Мигелем, сказал с неприязненностью, которую не сумел скрыть:

- Тот, кто захочет смотреть на это, должен будет зажать себе нос...

Но Мигель доволен работой Вальдеса.

Храм и больница были торжественно освящены новым архиепископом Севильским, ибо дон Викторио умер, не дождавшись воплощения замысла Мигеля.

Приехали знаменитые врачи, приглашенные Мигелем, и завтра Каридад примет первых больных.

* * *

Всю ночь провел Мигель на молитве.

- Ниспошли, господи, мир душе моей...

Но неизменен, неисповедим лик бога. Рассвело. Монахи запели торжественную утреннюю молитву, и в ворота, украшенные пальмовыми листьями, хлынула толпа недужных. Одни ковыляют на костылях, других вносят на носилках - и все, ступив на мраморный пол, застывают в изумлении.

Мигель присматривает за тем, как братья-санитары размещают больных, и вдруг замечает знакомое лицо:

- Вехоо!

Больной пристально вглядывается - узнал наконец монаха, улыбнулся уголками губ, но от слабости не может сказать ни слова.

Мигель берет за локоть врача и подводит к Вехоо.

- Есть ли надежда? Можно ли спасти его?

- Кто это? - осведомляется врач, щупая пульс больного.

- Великий артист и хороший человек.

- Ваш друг, отец настоятель? - вежливо спрашивает врач.

Мигель покраснел.

- Да. Но и все здесь - мои друзья.

- Понимаю, - улыбнулся врач. - Вы не хотите никому оказывать предпочтение. Но этот человек вам дорог.

Он осмотрел Вехоо, посоветовался с другим врачом. Затем оба подошли к Мигелю.

- Надежды мало, ваша милость, - говорит один.

- Вернее сказать, ее почти нет, - поправляет его коллега.

- Все зависит от ухода. От заботливости. Здесь нужно исключительное внимание. Банки точно в срок, лекарства вовремя. Я отдам особое распоряжение всем санитарам.

- Нет! - возражает Мигель. - Я сам буду ухаживать за ним.

- Вы, преподобный отец? - удивляются медики. - Утешать его - да. Но ухаживать? Обмывать, чистить, переодевать...

- Все сделаю сам, - сурово произносит Мигель. - Только скажите, что требуется.

С той поры днем и ночью Мигель служит другу.

Долгими ночами, бодрствуя возле спящего актера, многое передумал Мигель, и вдруг явилась ему истина:

Хочешь обрести бога - служи человеку!

Да, да, это - то! Собственным трудом и заботами возмещать тысячам страждущих и несчастных за то страдание и горе, которое я причинил тысячам других. Уменьшать боль, которую сам сеял и множил. Добром искупать зло, делом исправлять дело.

Только такой епитимьи требует от меня бог!

Со всей страстностью бросился Мигель в труды - и они были благословлены.

Вехоо выздоровел.

Расставаясь с Мигелем, он сказал:

- Ты радуешься моему выздоровлению больше, чем я сам!

- Да, ибо оно означает разом два счастья: и само твое выздоровление, и то, что бог благословил мой труд. Не только я тебе, но и ты мне помог и принес пользу.

Мигель, подхлестываемый неисчерпаемой страстностью, служит немощным до упаду.

- Если бы он сделался воином, - сказал как-то о нем брат Дарио брату Иордану, - то упорством своим завоевал бы мир!

- А стань он философом, создал бы новый рай, - усмехнулся Иордан. Счастье его и проклятие - это любовь и действие.

Дарио нахмурился:

- Действие? Да, но при этом он совсем забросил духовные упражнения и молитвы. Он уже не в состоянии предаться размышлениям и экстазу...

- Да разве вся его жизнь - не экстаз? - перебил его Иордан. - Не один сплошной, непреходящий экстаз? Не кори человека, ступившего на самый тяжелый и прямой путь к святости - на путь действия. Это не он, как мы думали, а мы с тобой, брат Дарио, слабые люди и себялюбцы пред ликом бога, ибо искупаем лишь самих себя. Мигель приносит добро и спасение многим. Мы обращаемся к богу непосредственно - он же через человека. Его счастье двойное, и заслуга его удвоена.

Хочешь обрести счастье - служи человеку!

* * *

Пересмотрите все виды работ и занятий на земле - ни в одном из них не требуется столь глубокого смирения, как в том, который избрал для себя Мигель.

Настоятель монастыря - Hermano Mayor, он берет себе самую тяжелую работу, словно он - из меньших и последних монахов.

В новом здании выбрал он для себя самую тесную и скромную келью. Большую же часть дней и ночей проводит он около больных.

Он убирает их койки, перестилает, переодевает больных, перевязывает раны, чистит гнойные нарывы, гладит лица, обезображенные сыпью и лишаями, возлагает ладони на пылающие лбы, трогает вздутые животы страдающих дизентерией и тифом.

Переворачивает страдальцев, обмывает высохшие, сморщенные тела, увлажняет губы, потрескавшиеся от жара.

Тихой речью успокаивает умирающих, до последней минуты поддерживая в них надежду на выздоровление.

Посмотрите: вот кавалер, который нашептывал красавицам страстные комплименты, - какой мир вносит он ныне словами своими в иссохшую душу уродливой старухи! Вот дон Жуан, подносивший девицам цветы на острие своей шпаги, - как он ныне приносит цветы убогой калечке, которая за все свои двадцать лет ничего не знала в жизни, кроме нищеты, унижений и побоев, а теперь худыми руками гладит лепестки розы, питая ее ароматом мечты о счастье, пусть крошечном, пусть с яблочную косточку!

Послушайте певца, чья любовная песнь возвышала до небес прекрасную донью на балконе - как тихонько напевает он ныне последнюю колыбельную ребенку, чей день не дождется заката...