Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Не кажется ли вам, что я похож на дона Терамо? - тихо произносит Мигель.

Молчание. Дон Томас засмеялся неуверенно:

- Немножко... Конечно же, ты похож на всех здесь!

- Не думай ни о чем, Мигель, - внушает мать. - Ни о чем, кроме бога, не думай, когда останешься здесь один и начнешь учение. Помни - бог хочет тебя целиком. Ты должен отдать себя богу без остатка, тогда и он будет весь твой, в тебе и с тобой. О todo, o nada. Все или ничего.

- Я это запомню, матушка, - сказал Мигель, целуя ей руку.

* * *

Мигель проснулся.

Над головой - полог белого атласа, вокруг - дамасские ткани, эбеновое дерево, мрамор и занавеси апельсинного цвета. Готические окна и потолок, резные кружева в мавританском стиле, золото, цветные пятна пестрых азулехос*, и посреди комнаты весело журчит, щебечет фонтанчик.

______________

* Цветные изразцы (исп.).

О живая вода, кровь мавританских жилищ, охлаждающая разгоряченные виски, музыка, подобная шепоту возлюбленной, прелестнейший образ арабского эпикурейства и искусства жить!

Нет такого знойного дня, нет такой душной ночи, чтоб не освежили их твои лепечущие струйки, текущие из покоев в покои. Есть страны, где полыхающее пламя камина - душа дома. Здесь эта душа - поющие воды.

Роскошь спальни рассекает молния мрачного креста, на котором корчится в муках Христос. Но песнь апельсинного бархата и золота заглушает тихие стоны Распятого, языческое солнце гасит густой цвет крови на его ранах, и радостное утро потоком льется в новое жилище Мигеля, столь непохожее на его монашескую келью в Маньяре.

После долгих наставлений и многих советов сыну донья Херонима уезжает в Маньяру, а дон Томас определяет порядок дня, перемежая свои распоряжения вздохами над судьбою сына и воспоминаниями о давних временах, проведенных в этом дворце.

Мигель, однако, не выказывает интереса к минувшим дням, не проявляет никакого участия в настоящем - он весь устремлен в будущее.

Отец и сын вступили в ворота Осуны, севильского университета.

Мигель идет молча, склонив голову, словно овца, ведомая на заклание. Томас вздыхает. Поистине имя нового слушателя философского курса - не из последних, ибо едва оно было произнесено, как уже полетело из уст в уста: дон Мигель граф Маньяра Вичентелло-и-Лека, единственный сын богатейшего из андалузских дворян!

Шелест льстивых приветствий.

Дон Томас кладет на стол кошелек с золотыми эскудо - дар святому Иисусову ордену, в чьем ведении находится университет. Толстый ректор с гордым видом сгребает золото, пережевывает вежливые слова и провожает отца с сыном до самых ворот.

Улицами, звенящими жизнью, направляются они ко дворцу архиепископа. На груди Мигеля - золотой крест с рубинами, подарок его преосвященства.

Сегодня у архиепископа неприемный день, но имя Томаса открывает все двери.

В сумраке покоя разглядел Мигель шелк, атлас, бархат и золото. Роскошь? Нет, нет! Здесь, у одного из высших слуг господних, нет места дьяволу прихоти. Здесь его козни бессильны.

После ласковых слов привета честь совместного завтрака. Текут воспоминания о прошлом, течет терпкое солнечное вино, возвышенные речи вьются вокруг событий и лиц, касаясь их тонкими остриями, чтобы тотчас соскользнуть на другой предмет.

Множество прекрасных и лестных слов было сказано с обеих сторон.

Архиепископ обещал отечески заботиться о Мигеле и беречь его, попросил Мигеля регулярно навещать его, очертил образ жизни для юноши и с благословением отпустил гостей.

* * *

Каталинон перевернул вверх дном спокойный доселе дворец. Он шумит в коридорах, привыкших к нежилой тишине, подгоняет латников, прибывших из Маньяры, чтобы стать телохранителями Мигеля; расшевелил старика Висенте, разбудил его сонную жену, заставил мелькать ноги слуг - удивительно, как от его энергии еще не заплясали рыцарские доспехи, торчащие на лестничной площадке.

- Сеньор дворецкий, я готовлю дом для нашей жизни здесь, - поясняет Каталинон старому Висенте, - и я хочу, чтоб нам тут было хорошо. Ты - душа этого дома, а ведь говорится, что все надо начинать с души. Первое: ты будешь будить меня с восходом солнца, а уж я тотчас пойду будить господина.

- Боже милостивый, о чем ты толкуешь? - в ужасе шепелявит старик. Вставать с восходом солнца? Такой привычки здесь никогда еще...

- Такова, однако, привычка - не скажу похвальная - моего господина. Его милость встает с солнцем, и ко времени утренней зари он уже на молитве. Да ты об этом не размышляй, просто повинуйся, и дело с концом. Второе: пусть на столе за завтраком всегда стоят свежие цветы. Понял? Третье: то, что я скажу, закон.

- Но, может, его милость...

- Это одно и то же, старичок. Что он, что я. Что один из нас скажет, то священно, и никаких отговорок. Четвертое: ах, черт, что же четвертое? А, вспомнил. Это тебя не касается. Об этом я поговорю с поваром. А теперь прибери-ка здесь получше, душенька...

- Кто? Я? - оскорбленной фистулой пискнул старик. - Я дворецкий, а ты... ты...

- Лучше не договаривай, чтоб нам не поссориться. А коли ты дворецкий, старый гордец, то возьми да прикажи здесь убрать. Я пошел на кухню.

Старик таращит ему вслед водянистые глаза, шепча бранные слова. А Каталинон уже бушует в кухне:

- Это называется вымытое блюдо? К чертям рогатым! Кто тут моет посуду?

- Я, - боязливо отвечает черноволосая девушка.

- Ты? А ты хорошенькая, гром и молния! Как тебя звать?

- Анита.

- Хорошо. Мой лучше, заслужишь мое одобрение. Повар!

- Слушаю, ваша милость...

- Каждое утро - вареное яйцо. Поджаренный хлеб, масло, птица и фрукты. Каждое утро будешь докладывать мне, что готовишь на целый день.

- Слушаюсь, сеньор!

* * *

Каталинон садится во главе стола:

- Здесь будет мое место, твое, старушка, справа от меня, а старичка слева. Мы вместе ведем дворец, значит, и сидеть нам вместе.

Старикам это нравится. Правда, этот ветрогон обижает их и насмешничает, но в конце концов он знает, что полагается.

Поели, чокнулись не раз, потолковали. Но рассказы Каталинона о приключениях в Новом Свете рассчитаны на долгое дыхание, и они скоро одолели жену дворецкого - старушка задремала на стуле. Анита внесла еще кувшин вина.

- Останься здесь, крошка, - сказал Каталинон. - Да садись-ка рядом. У тебя слишком затянут корсаж, тебе будет жарко. Дай расстегнем немножко, не бойся, я не причиню тебе вреда - вот так! И так тебе больше к лицу. У тебя миленькая шейка, Анита.

- Ха-ха-ха! - смеется старик. - Я тоже так делывал, сынок... Ты весь в меня, хе-хе-хе!

- Не трогайте меня! Мне стыдно! - защищается Анита.

- И это тебе к лицу, девушка. Что ж, постыдись немножко. Только умей вовремя перестать...

Дворецкий, вздохнув, принялся за вино, одинаково ублажающее и старых и молодых.