Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

* * *

Мигель ходит по камере.

Ночь. Тихо в тюрьме.

Уже несколько часов провел здесь Мигель в одиночестве В одиночестве иного рода. Оно сосредоточеннее, но тягостнее.

Из коридора, от которого камеры отделены большими решетчатыми дверями, проникает к нему отблеск света каганца. В камере через коридор, напротив, глухо. Словно она пуста Но нет. В ней уже третий день томится Грегорио. Монах сидит на нарах и тихо молится, перебирая четки, и шепот его теряется под сводами тюрьмы.

Вдруг он поднял голову, прислушался к шагам узника напротив. Старые глаза его могут различить только тень человека, но шестым чувством он угадывает, что это - Мигель.

Чепуха, одергивает себя старик. Чтоб Мигель - и в тюрьме? Тень приблизилась к решетке.

- Мигелито! - тихо окликает монах, сам себе не веря.

- Падре... Это вы, падре Грегорио?

- Как ты сюда попал, сынок?

- Из-за ерунды. Не стоит и говорить. Но ты - скажи, за что схватили тебя, падре? Что ты сделал?

- Я проповедовал на площади, меня и взяли. Но ничего - отпустят, вот увидишь. Я ведь никому не сделал зла.

- Ты-то уж наверняка не делал зла!

Разговорились. Грегорио опасается за Мигеля. Пришел тюремщик, велел замолчать Мигель бросил ему золотой, тюремщик исчез.

Поговорили еще, потом Грегорио предложил:

- Ляжем спать, Мигель. Пора.

Они легли, но ни один из них не уснул.

Ночь истекает медленно, постепенно. Время лениво ползет.

Мигель встал и, подойдя к решетке, ухватился за нее обеими руками:

- Везде, от земли до звезд, пустота. Нет нигде ничего, кроме страха и одиночества.

- Ошибаешься, сынок. В этих пространствах - бог.

- Ты видишь его, падре?

- Не вижу, но знаю. Он - там.

- Не поверю, пока не увижу.

- Когда-нибудь увидишь. Сейчас ты еще не можешь видеть его, сынок.

- Почему?

Грегорио медлит с ответом, подходит к своей решетке.

- Говори же! Почему?! - настаивает Мигель.

- Ты преступаешь пределы, определенные им, - тихо произносит монах. Ты его еще недостоин. Недобрым путем идешь, Мигелито. Губишь людей, разрушаешь семьи, убиваешь, сынок... - словно рыдает печальный голос монаха. - А это великий грех...

- Неужели мне строить счастье для других, когда я сам несчастен?

- Ты себялюбец. Думаешь лишь о себе. Но при этом забываешь искать в себе.

- Что?! - крикнул Мигель.

- Бога.

- Во мне ничего больше нет, - угрюмо откликается Мигель.

- Нет, нет, сынок. И в тебе - частица божьей милости. Христос сказал: царствие божие в вас. Но ты заглушил его строптивостью. Идешь уже не только против людей - против бога. Восстаешь на законы его...

- Законы?! - Мигель яростно дергает решетку. - Кто имеет право приказывать мне?!

- Бог, - тихо отвечает монах.

Мигель помолчал с минуту.

- Зачем, падре, архиепископ ездил в Маньяру и целовал руки моей матери?

Грегорио молчит.

- Грешная любовь? Ах, я слепец! Вот почему эти двое хотели сделать меня священником! Теперь понимаю. Так они чтили бога!

Долгое молчание.

- Бог есть, - заговорил потом с ожесточением Мигель. - Порой я чувствую вокруг себя его дыхание. Мне чудится - он за мной следит. Подстерегает меня. Опутывает сетями. Куда ни ступлю - всюду преследуют меня знаки его могущества. Он всю землю пометил ими. Храмы, кресты, распятия, статуи, часовни, колокольни - все полно им! Да, Грегорио, бог есть - но он мой враг.

- Ты не боишься гнева его, Мигель? - Голос монаха отдается в ушах Мигеля грозным гулом, он подобен голосу бури - он звучит снизу, сверху, со всех сторон, отовсюду, заполняя собой все, словно то промолвил сам господь.

- Не боюсь никого. Сила против силы! - строптиво отвечает Мигель, но что-то будто глушит его голос, он теряется в стенах тюрьмы, он мал, этот человеческий голос, хотя напоен дымящейся кровью.

- Когда-нибудь подымет он десницу свою и обрушит на тебя, горе тебе тогда, горе...

- Пусть же сделает так, если хочет! - бросает вызов человеческий голос. - А я не уступлю! Не уступлю, пока жив!

- Твоя гордыня, Мигель, - говорит старец тихо, но смысл его слов бьет по сознанию Мигеля раскатами грома, - твоя гордыня угаснет, как гаснет звезда. Он смирит тебя, когда настанет твой час...

- Соверши так сейчас, недоступный! Не колеблись! Не мешкай! - кричит Мигель, но крик его обламывается, как стеклянная безделушка в пальцах. Когда настанет мой час? А он не настанет! Я вырвусь из порядка, установленного тобой, всемогущий! Родиться, страдать, стареть - умереть? Ну, нет! Родиться - жить, радоваться и быть вечным! Познать все. Найти неиссякаемый источник наслаждения. Пережить все сущее - и тебя! Прикажи, пусть ночь развяжет силу стихий! Пусть падают с неба на меня пылающие звезды, пусть ополчатся на меня все князья тьмы, залей меня дождем огня и серы - я не сдвинусь с места, не уступлю! Я требую своего счастья. Полного, совершенного, человеческого счастья. Все - или ничего! Я хочу все!

Молчит Грегорио, но тишина бушует, как океан.

- Сынок мой, сынок, - проговорил монах, и в голосе его слезы. - Какую боль ты мне причиняешь...

Он отошел к своим нарам и, став на колени, тихо начал молиться:

- Господи, иже всюду с нами - в камне, на котором я преклонил колена, в руках моих, сложенных для молитвы, в воздухе, которым дышу, - не суди человека за слабости его и грехи! Есть и в нем частица добра твоего, господи, и ради этой частицы смилуйся над ним!

Долго стояла тишина. Потом у решетки раздался голос Мигеля - голос мирный, притихший:

- Падре, ты видишь бога не так, как церковь?

- У каждого из нас свой бог. И каждый из нас видит его по-своему. Но это ничего, это не дурно. Дурно только - не видеть его, не иметь...

Опять замолчали.

- Ты единственный человек, падре, которого я люблю, - тихо выговорил Мигель.

Счастье и мир разлились в душе Грегорио.

- Великую радость дал ты мне, Мигелито, да будет господь милосерд к тебе...

Вскоре старик уснул тихим сном.

А Мигель все стоит у решетки, прислушиваясь к его спокойному дыханию.

Вот человек праведный, святой человек, с изумлением говорит он себе. И отходит от двери, ложится на нары, но сон долго не идет к нему. Тени мятутся в мыслях, бунтует, душит его кровь. Под утро только забылся он беспокойным сном.

А Грегорио, проснувшись до рассвета, услышал прерывистое хриплое дыхание Мигеля.

- Мой бедный мальчик, - растроганно прошептал он через решетку. Все-то ты хочешь большего, чем может хотеть человек... С малых лет ты всегда хотел все - или ничего...

* * *

Целых два дня обсуждали инквизитор и архиепископ участь Мигеля. Когда настал второй день, люди вышли из домов своих и собрались под окнами святой оффиции.

Жуана хищного схватили,

Злодея на цепь посадили.

Повыбьют шкуру, а потом

Его попотчуют костром!

Сынки севильских горожан, раскачиваясь, насвистывают и напевают куплет, которым почтил народ Мигеля после его ареста.