Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Мигель молча молился за эту лукавую душу.

- Слушай, - прошептал ему заботливый папаша, - не знаешь, может, есть еще какой герцог, который сжалился бы над моими тринадцатью детками?

Так, среди страдающих и мошенников, разговаривая с людьми чистого сердце и лгунами, познает Мигель противоречие человеческой натуры.

Он понимает - мала молиться и каяться.

Надо отречься от самого себя, выйти из своего мирка ко многим, заменить бездеятельность делами.

Надо не только указывать перстом пути к богу, но приложить руки и что-то сделать для бедняков!

* * *

Альфонсо озирается в затхлом, темном помещении, и постепенно глаза его свыкаются с серо-зеленым полумраком. На койках, сбитых из неструганых досок, лежат несколько больных, которых привел сюда Мигель. Наступившую тишину нарушил стон, потом - молитвенный шепот:

- Зачем ты родила меня, мать? Чтоб всю жизнь меня побивали камнями, чтобы все издевались надо мной за то, что я безобразен и унижен, чтоб мне вечно дрожать в подземелье, а когда выберусь из логова своего на солнце чтоб меня повергали во прах и топтали, как топчут бродячих собак копытами лошадей?

- Кто это? - шепотом спрашивает Альфонсо.

- Даниэль.

- А дальше? Что известно тебе о нем?

- Разве мало того, что ты слышал? Разве мало того, в чем он сам упрекает жизнь? Разве недостаточно знаем мы о человеке, если слышим его жалобы, видим, что он бездомен, не имеет ни семьи, ни друзей и что, кроме страданий, уродливого облика и чахотки, нет у него ничего, ничего? А тот, рядом с ним, - это Бруно. И мне достаточно того, что каждую ночь я слышу его тихий плач. Он был подвергнут допросу под пыткой, а затем его принесли сюда, потому что у него нет никого на свете. У него порваны все сухожилия, и он не в состоянии двигаться.

И опять тишина, заполненная шелестящими всхлипываниями, сквозь которые временами прорывается громкая мольба к тому, кто - призываемый чаще всех всегда отвечает загадочным молчанием.

- Ты не поверишь, друг, сколько бедствий на свете! - сказал Мигель, беря Альфонсо под руку. - Я понятия об этом не имел, и только здесь увидел, до чего же прогнил этот мир. Мы знали лишь его красочную, лишь привлекательную оболочку. Смотри: все, кто лежит здесь, хорошие люди. Ни одного из них нельзя назвать преступником. Многие из них больны с детства. Многие не знают даже примеров для понятия "радость", оно остается для них неизменно недостижимой мечтой. Что такое я рядом с ними? Злодей, преступник, убийца... Моя вина больше всех, я - самый худший из них, на одних моих плечах - больше грехов, чем на целой толпе этих несчастных, взятых вместе. Зачем ты пришел, Альфонсо?

- Я пришел навестить тебя. Взглянуть, как тебе живется. Спросить, счастлив ли ты здесь. Сказать, что честно управляю твоим имуществом...

- Верю.

И больше Мигель не сказал ничего.

Альфонсо поклонился, молча обнял его и пошел к выходу. Под ногами его промелькнула какая-то тень.

- Что это было?

- Крыса, - ответил Мигель.

Альфонсо передернуло от отвращения, он обернулся.

- Ты ли это, Мигель, граф Маньяра?

- Нет, - спокойно откликнулся тот. - Давно уже нет. Ныне я просто брат Мигель, друг мой.

Альфонсо взбежал по ступенькам и, вырвавшись на солнце, с наслаждением потянулся, вдохнул воздух, напоенный ароматом садов, запахами реки и оливкового масла.

Мигель остался на пороге склада, снисходительно глядя на этот жест облегчения. Потом резко захлопнул дверь, преграждая доступ живительному свету, благоуханиям, воздуху и, поспешно вернувшись к больным, сел возле Даниэля.

Тот поднял на него глаза, мутные от страданий, взял его руку и, прежде чем Мигель спохватился, поцеловал ее.

- Спасибо, брат, за все... Бог вознаградит тебя.

До чего же тепло и мягко звучит слово благодарности - до чего же оно иначе звучит, чем слово проклятия!

Губы нищего Даниэля - ему едва ли тридцать лет от роду - тихо шевелятся в молитве, прядут слабенькую нить, что связывает жизнь со смертью, и пожатие руки его, не отпускающей руку Мигеля, бессильно.

Этой слабой рукой привлекает он Мигеля к себе, приподнимается на ложе и, обратив к нему молящий взор, шепчет:

- Ближе, придвинься ближе, брат!

Мигель склоняется к нему, но ему страшно смотреть в сухие глаза больного, и он отводит взгляд и гладит умирающего по лицу.

- Чего тебе хочется, Даниэль?

- Хочется жить... И еще спросить хочу. Любил ли ты когда-нибудь?

- Любил, - тихо отвечает Мигель.

- Это ведь так прекрасно - любить, правда, брат?

- Да, Даниэль.

Молчание; дыханье больного хрипло, учащенно, и явственны шорохи в легких - так шуршит кукурузная солома.

- А меня, брат, никогда никто не любил, - шепчет чахоточный. - Никто ни разу не взглянул на меня ласково, не улыбнулся, не погладил... Вот только ты...

Мигель с усилием проталкивает слова сквозь выжженную пустыню горла:

- Нельзя так говорить, друг мой. Кто-нибудь все-таки любил тебя, просто ты, быть может, не знаешь. Твоя мать...

- Нет, нет, даже она... Она любила моего младшего брата. Меня - никто не...

- Но бог...

Даниэль взглядом пресек слова утешения. Взгляд этот мягок, полон грусти, но в нем - целое море укора.

- Бог придавил меня к земле болезнью, едва я родился. Он уже тем обидел меня, что позволил появиться на свет. Это - не любовь.

Голова Даниэля беспомощно откинулась.

- А сам ты... - Мигель в растерянности пытается отвлечь его от обвинения. - Сам ты любил?

- Да! Она была бледная и печальная, простенькая, как цветок в поле. Я целые годы думал только о ней. А когда я ей сказал, она надо мной посмеялась...

Грудь дышит труднее, и глаза, в которых уже отражается иной мир, медленно закатываются.

- Меня никто не любил... Ни люди, ни бог... и теперь я иду... а не знаю куда... Хочу жить...

Мигель опустился на колени и горячо заговорил ему в самое ухо:

- Не бойся, Даниэль, не бойся ничего! Все будет, будет и любовь... Ты только поверь мне, Даниэль, поверь! Ты будешь жить!

Предсмертная судорога искривила губы несчастного, глаза мутнеют. Он выдыхает с последними вздохами:

- Конец... Не будет... ничего...

- Любовь придет к тебе, Даниэль! Любовь будет всегда! Тебя ждут объятия той, которую ты любил. И ты поймешь, что она была создана для тебя. Встретишь ее, и она улыбнется тебе, за руку возьмет, и пойдете вы рядом... Найдете маленький домик, обнесенный высоким забором, и вступите в него, и будете счастливы, потому что, Даниэль, нет ничего выше любви, ей же нет пределов...

А Даниэль уже не слышит, Даниэля нет, только лицо его улыбается.

Смолк восторженный голос Мигеля, но весь подвал все еще наполнен им. Отзвучали слова, но все еще отдается эхо от стен; их страстность клокочет прибоем жаркой крови, водой в котле над огнем, и словно бы запахом серы веет от раскаленных уст.