Иван Лазутин - Суд идет

Тихо плакала мать Лены. Всхлипывала продрогшая Танечка, плакали друзья… Потом по очереди подходили к изголовью и целовали белый холодный лоб Лены.

Когда к изголовью поднесли Таню, Лиля, как от удара, закрыла лицо ладонями. Ее душили рыдания. Даже на глазах строгого генерала навернулись слезы, которые он смахнул кожаной перчаткой. Лиля видела, как по худой щеке Струмилина скатилась слеза, оставив за собой влажную полоску. Никогда не могла она представить себе плачущим этого большого, сильного человека.

Послышались глухие удары молотка — забивали крышку гроба. Кто-то из женщин не выдержал и заплакал в голос. Ее стали успокаивать. Лиля отвернулась. Больше она не в силах была смотреть на лица людей, понуро склонившихся над гробом. Потом она отчетливо слышала, как, заглушая женские всхлипывания, металлически позвякивали две железные лопаты, как глухо падали на крышку гроба сыроватые комья глины, как все тише и глуше доносились до ее слуха эти земляные звуки.

Прячась за мужские спины, Лиля избегала встретиться взглядом со Струмилиным.

Вскоре над могилой вырос коричневый глиняный холмик. Могильщики возложили на него венки. Здесь не было человека, который подавал бы команды и руководил церемонией похорон. Все получалось как-то само собой, стихийно, по неистребимо живущему в крови каждого славянина наитию, которое определяет в минуты горя всему свой черед и меру. Кое-кто из мужчин стал надевать шапки. Женщины, вздыхая, тихо переговаривались. Кто-то стал потихоньку подвигаться к тропинке, ведущей к кладбищенским воротам.

С плиты соседней могилы Лиля наблюдала за Струмилиным и за Таней. Все, кроме нее, имели право быть рядом с ними, только не она, не Лиля, для которой, может быть, эти два человека были всех дороже.

Как побитая, шла она в хвосте процессии, плывущей к воротам кладбища. А когда все вышли за арку, Лиля незаметно свернула в тихий пустынный переулок.

Пахло снегом и, как показалось Лиле, восковыми свечами. На углу небольшой лавки она прочитала вывеску: «Цветы». Вошла. Стены магазина были увешаны надгробными венками. На полу и на подоконниках стояли белые плетеные корзины с печальными гортензиями. Лиля отогрела о теплую батарею замерзшие руки. На оставшиеся деньги купила корзину цветов. Вышла на улицу и медленно побрела в сторону кладбища. Могильщики, которые полчаса назад зарыли жену Струмилина, сидели у покосившейся часовенки, разложив на газете хлеб и колбасу, разливали по стаканам водку. Мужчина с хищноватым оскалом встретился взглядом с Лилей и что-то сказал своему партнеру. Слов его Лиля не разобрала, но по выражению лица говорившего поняла: по ее адресу было сказано что-то резкое, грубое.

Корзину с цветами Лиля поставила у подножия могилы. Несколько минут постояла в молчании.

На самом донышке души нет-нет да и вспыхивала теплыми искрами смутная, пока еще неведомая надежда. «Ну кто, кто ему заменит ту, на которую он молился? О, если б он не оттолкнул! Я бы любила его, как брата. Его дочери я стала бы матерью… Услышь меня, родной!..»

Воскресенье Шадрин с утра до вечера провел в Ленинской библиотеке. Пришлось долго повозиться в архиве, перевернуть груды контрольных талонов, чтобы, наконец, к полудню, добраться до требований Баранова, которые он заполнял, находясь на свободе.

То, что узнал в этот день Шадрин, его потрясло: все книги, выписанные Барановым, были по психиатрии. Французские ученые Porot, Fribourg Blang, Mairet, виднейшие немецкие психиатры Klineberger и Крепелин, известные русские ученые Корсаков, Краснушкин, Бунеев, Осипов, Фелинская… Каких только авторов здесь не было! За полмесяца Баранов познакомился с множеством сборников по судебной психиатрии. Кое-где на полях книг встречались карандашные пометки, сделанные рукой Баранова. Некоторые абзацы были особо подчеркнуты тем же карандашом. На полях стояли пометки: «Выписать».

Сомнений не было: Баранов симулирует. «Но как искусно, как тонко и профессионально неуязвимо симулирует!» — подумал Шадрин. Он вздрогнул, когда в глубине читальни, расколов устоявшуюся академическую тишину, пронзительно прозвенел звонок. Во всем зале осталось только три человека. Дежурная бросала в его сторону из-за своей стойки предупредительные взгляды («Уже пора домой!»), а Шадрин никак не мог оторваться от книг, которые читал Баранов.

Когда вышел на улицу — в голове все смешалось. Имена известных психиатров, анамнезы, диагнозы, медицинские заключения, описанные случаи из клинической практики врачей-психиатров — все это вихрилось, путалось хаосом. И лишь одна мысль то и дело выныривала из этого нагромождения еще не устоявшихся понятий и зримых картин: «Симулирует. Гениально симулирует!»

На второй день рано утром Шадрин сидел за столиком в своем кабинете и составлял план дополнительного расследования дела Анурова и тройки. Он поспешно записывал:

1) Немедленно перевести Баранова из психобольницы в Институт судебной психиатрии. Необходима квалифицированная экспертиза. Такой волк обведет доверчивых врачей в больнице, как ягнят.

2) Как только Баранова переведут в институт на экспертизу, немедленно сообщить врачам-экспертам то, что Баранов в течение двух недель (почти весь отпуск) просидел в читальне Ленинской библиотеки, занимаясь психиатрией. Указать книги и сборники, которые он читал.

3) Еще раз хорошенько проверить версию — почему Ануров, Шарапов и Фридман так усиленно сваливают 80 % вины на Баранова? Может быть, потому, что он «душевнобольной»? Не было ли предварительного сговора этой ловкой тройки с Барановым, который добровольно взвалил на себя тяжелую и мучительную ношу симулянта, надев маску душевнобольного?

4) Повторно (под этим углом) допросить Фридмана и Шарапова.

Закончив писать, Шадрин позвонил в больницу, где лежал Баранов. Его интересовало состояние здоровья подследственного. Однако, к великому удивлению Шадрина, дежурный врач сообщила, что Баранова с диагнозом шизофрении выписали в субботу.

— Как выписали?! — возмущенно прокричал он в трубку, еле сдерживая себя, чтобы не сказать, какую позорную и непростительную ошибку они допустили. — Кто дал такое распоряжение?

Дежурный врач ответила, что Баранова выписали с разрешения главного врача и прокурора района Богданова сразу же, как только комиссия дала свое заключение о его заболевании.

— Но он же тяжело болен! Можно ли выписывать человека в таком состоянии? — не унимался Шадрин, теперь уже несколько изменив тактику в разговоре.

На это дежурный врач сообщила, что больного Баранова выписали на поруки жены, что лечение он будет проходить амбулаторно, у районного психиатра.

На этом разговор закончился. Шадрин ходил по кабинету и нервно курил. «Да, теперь Баранов на свободе. Теперь лови в поле ветра. На руках у него охранная грамота, для закона он неуязвим… Шизофрения. Представляю, как облегченно вздохнет эта тройка. Теперь они отделаются легким ушибом».