Иван Лазутин - Суд идет

— Мама! — В голосе Ольги звучали мольба и упрек. — Это жестокий расчет. Я давно знала, что ты так думаешь! Только скажу тебе, что все уже решено! — С этими словами она скрылась за ширму, где стояла ее кровать.

Сквозь приглушенные всхлипывания дочери Серафима Ивановна услышала, как та хлопнула крышкой сундучка. В комнате запахло нафталином. Мать догадалась: Ольга достала отрез на пальто. Это была, пожалуй, единственная ценная вещь во всем доме.

— Ты что это надумала? — Серафима Ивановна подошла к ширме и сквозь щель увидела, как Ольга заворачивает в старенькую простыню отрез темно-синего импортного драпа. Этот отрез Ольга десятки раз примеряла перед зеркалом, воображая, какая красивая она будет в новом пальто. Все берегла, оттягивала с шитьем, подгадывала к замужеству. Этой весной решено было справить пальто и вдруг… Нет, все что угодно, только не этот отрез!

— А ну-ка, положи сейчас же! — Серафима Ивановна подошла к дочери и грубо вырвала из ее рук узелок. — Вот когда сама будешь наживать, тогда хозяйничай! А сейчас пока делай то, что велит мать! Ишь ты, чего надумала!

Положив отрез в сундук, Серафима Ивановна закрыла его на замок. Ключ спрятала в карман кофточки. Села за машинку и громко, в сердцах, затарахтела ею. Время от времени, когда машинка умолкала, она слышала, как из-за ширмы доносились подавленные рыданья дочери.

Наплакавшись, Ольга молча оделась и вышла из дому. Даже не стала обедать. Куда пойти? Где взять деньги?

Глотая слезы, она шла, сама не зная куда. Было обидно за мать. Неужели нельзя было все сказать по-хорошему, не оскорбляя ни ее, ни Дмитрия? Бросить человека в такую минуту! Бросить только за то, что он болен.

Бездумно, почти механически она вошла в трамвай и прошла в переднюю часть вагона. В рассеянности забыла взять билет. А когда у метро «Сокольники» стала сходить, то горластая злоязыкая кондукторша пустила вдогонку ей целую обойму оскорблений, назвала и бессовестной, и хамкой, ругнула и за то, что носит шляпу, а ездит без билета… Пристыженная, с полыхающими щеками, Ольга вернулась в вагон и сконфуженно протянула кондукторше тридцать копеек. Та хмуро, не глядя на Ольгу, взяла деньги и почти швырнула ей билет.

Подруги, с кем она когда-то училась в школе, были теперь уже далеки. Такова, очевидно, жизнь: часто неразлучные друзья детства, вырастая и становясь взрослыми, кроме воспоминаний о детстве, не находят общего языка.

Две лучшие школьные подруги теперь учились в институте. Откуда у них деньги?

Очутившись в вестибюле метро, Ольга не знала, куда ей дальше ехать. Знала только одно, что нужно непременно ехать быстрее, доставать деньги! Потом звонить в обком союза высшей школы и еще раз просить, чтобы не продавали одну путевку в Кисловодск. С этими мыслями она спустилась по эскалатору. И вдруг, как светлячок в темную ночь, в воображении ее всплыл образ Лили Мерцаловой. В универмаг, где Ольга работала кассиршей, Лилю прислали полгода назад товароведом. Несмотря на то что в их положении была заметная разница (Лиля уже закончила институт), девушки быстро потянулись друг к другу. Правда, хотя они не поверяли еще друг другу сокровенных тайн и секретов, но уже питали взаимное уважение и искреннее доверие.

При мысли о том, что есть хороший человек, которому можно раскрыть свою душу и попросить совета, Ольге стало легче.

У «Красный ворот» она сошла и позвонила на работу. К телефону подошла Лиля. Волнуясь, Ольга просила ее вечером подойти к метро «Кировская».

— Лиля, милая, у меня такое большое горе!

И Лиля пришла к метро «Кировская». Ее можно было принять за столичную модницу, которых теперь часто стригут под общую гребенку и огульно называют «стилягами». Однако в ее манерах, в одежде, в походке не было ни малейшего следа вульгарного налета и пестрой безвкусицы.

Лиле было двадцать пять лет. Она еще не замужем.

Ольга предполагала, что в жизни ее была какая-то тяжелая драма, которая наложила свой отпечаток не только на ее манеры, привычки, но затаилась неизгладимой грустью в больших густо подсиненных глазах.

На Лиле была новенькая дымчатая шубка. Вся она казалась такой чистой и благоухающей, что Ольга рядом с ней испытывала необъяснимое желание прикоснуться щекой к ее слегка разрумянившейся нежной щеке, на которую падал пушистый витой локон цвета золотистой ржаной соломы.

В своем потертом демисезонном пальто, на бортах и изгибах которого была видна суконная сероватая основа, Ольга выглядела бедно и рядом с Лилей казалась моложавее.

— Что у тебя, Оля? — спросила Лиля, бросив взгляд на покрасневшие веки подруги.

— Я раньше хотела сказать тебе, Лиля, но не решалась. И сейчас вот… хочу поделиться и боюсь: не посмеешься ли ты надо мной?

— Да что ты, Оля? Разве я когда-нибудь над тобой смеялась? — Не находя подходящих сердечных слов, которыми она хотела выразить свою искреннюю готовность помочь подруге, Лиля остановилась и нежно посмотрела на Ольгу.

На лавочке бульвара, поеживаясь и переговариваясь, сидели два деда. Рядом с ними, гремя о ведерки лопатками, копошились в грязноватом сугробе неуклюжие, как маленькие медвежата, внуки, одетые еще по-зимнему.

Мартовские снежинки лениво кружились в сыроватом воздухе, невесомо садились на меховой ворс Лилиной шубки, отчего она покрылась мелкими капельками. На столбах зажглись фонари. За железной оградой, на Чистых прудах, катались на коньках ребятишки.

Когда молчание стало неловким и тягостным, Ольга заговорила:

— Лиля, только никому об этом не говори, я прошу тебя!

Лиля пристально посмотрела в глаза Ольги.

— Зачем ты об этом предупреждаешь?

Снова молчание. Ольга вздохнула, но вздох получился необычный, похожий на детское всхлипывание.

— Я люблю одного студента из университета. Он сейчас лежит в больнице. Ему необходимо срочно выехать на курорт, нужна путевка. Она стоит полторы тысячи рублей… Если завтра к концу дня я не куплю ее, то путевку продадут другому, и тогда придется ждать несколько месяцев.

— Чем же я могу помочь?

— Мне нужны на некоторое время деньги.

— Сколько?

— Две тысячи.

— Две тысячи… — словно что-то прикидывая в уме, повторила Лиля. — Я бы с удовольствием тебя выручила, Оля, но таких денег у меня сейчас нет. Ведь я совсем недавно начала работать… — Видя потухшее лицо Ольги, она заговорила оживленней: — Но ты не огорчайся! Часть этих денег я тебе могу дать, а остальные ты займешь еще у кого-нибудь. Дедушка обещал мне восемьсот рублей на платье. Двести рублей у меня есть своих. Я тебе их отдам, а деду скажу, что уже заказала в ателье шить. Он у меня такой рассеянный, что через месяц забудет о платье и о деньгах. Только ты, Олечка, не обижайся, что больше я не могу тебе дать.