Иван Лазутин - Суд идет

Видя, что Ольга прекратила писать, Ануров остановился за ее спиной.

— Почему вы не пишете?

— Я не хочу, чтоб за меня страдала Лилиана Петровна.

— Пишите! — властно приказал Ануров. — То же самое напишет и Мерцалова.

Ольга знала, что судьба ее — в руках директора, но писать то, чего требовал Ануров, она не могла.

— Я не буду этого писать! Мерцалова не виновата.

— Хорошо, — мягко сказал Ануров и ласково улыбнулся. — Мерцалову можно не указывать, если вы так настаиваете.

Ануров снова продиктовал текст объяснительной записки, на этот раз не упоминая Мерцалову.

— Теперь распишитесь.

Ольга расписалась по-детски разборчивыми, круглыми буквами.

Зазвонил телефон, Ануров снял трубку.

Звонили из главной кассы. Сообщали, что кассир Школьникова до сих пор не сдала деньги.

— Я ее задержал на несколько минут. Она скоро к вам придет. — Ануров повесил трубку.

Не успел он положить в сейф объяснительную записку Ольги, как в кабинет вошла секретарша.

— Борис Лаврентьевич, к вам Мерцалова.

— Просите.

Лиля была взволнована, руки ее дрожали. Она никак не могла раскрыть защелки сумки.

— Поздравляю вас, Лилиана Петровна! — улыбаясь, проговорил директор и жестом пригласил вошедшую сесть.

— С чем? — Голос Лили дрожал. Щеки ее пылали.

Повернувшись к Ольге, она виновато сказала:

— Прости меня, Оля, дорогой случилась неприятность…

Она еще что-то хотела сказать, но Ануров оборвал ее.

— Привезли деньги?

— Да! — Лиля подошла к столу директора и положила на стол деньги.

— Сколько здесь?

— Тысяча двести рублей.

— Садитесь! — Ануров жестом показал Ольге и Лиле на диван, накрытый спускающимся со стены ковром.

Девушки присели.

— Лилиана Петровна, вы знали о том, что Школьникова взяла из кассы тысячу двести рублей казенных денег?

— Да, знала! — твердо ответила Лиля. — И не только знала, но и сама посоветовала ей это сделать. Только я прошу вас выслушать, Борис Лаврентьевич, при каких обстоятельствах это случилось…

На лице ее отражалась внутренняя борьба: ей не хотелось унижаться перед директором, но вместе с тем она чувствовала свою вину.

Ануров был непреклонен.

— Скажите, Лилиана Петровна, вы сможете то, что сказали мне сейчас, повторить официальным людям, если в этом будет необходимость? Я имею в виду следственные органы.

— Борис Лаврентьевич, я еще раз прошу, выслушайте меня…

— Прежде ответьте на мой вопрос, — строго и требовательно произнес Ануров. — Сможете ли вы повторить то, что заявили сейчас?

— Смогу! — В ответе Лили директор уловил уже не просьбу, а нотки дерзости и непреклонности.

— Вы комсомолка?

— Да.

— Берите ручку, вот вам бумага, садитесь и пишите объяснительную записку. — С этими словами Ануров пододвинул Лиле чистый лист бумаги и чернильницу.

Как и Ольга, Лиля под диктовку написала объяснительную записку, в которой считала себя не только советчицей, но и соучастницей в совершенном преступлении. Когда она встала и уже собралась покинуть кабинет, ее остановил директор.

— Постойте, Мерцалова! — Ануров полез в сейф, достал оттуда маленькую книжечку и протянул ее Лиле. — Это то, что называют Уголовным кодексом Российской республики. А теперь послушайте, что в этом Уголовном кодексе говорится о том, что вы совершили. — Неторопливо листая кодекс, Ануров уверенно остановился на нужной странице и после внушительной паузы прочитал статью, под которую подходило преступление, совершенное кассиром и товароведом. — От двух до пяти лет лишения свободы!

На щеках Лили выступили розоватые пятна. Ее красивые тонкие пальцы дрожали. На глазах ни одной слезинки. Что-то отчаянное и вызывающее светилось в ее взгляде.

— Разрешите идти, товарищ директор?

— Зачем же так вдруг? Присядьте!

— Вы уже все сказали и вряд ли можете что-нибудь добавить! — С этими словами Лиля направилась к дверям.

— Мерцалова! — грозно окликнул директор.

Первый раз Лиля слышит, как директор повысил голос. Круто повернувшись, она замерла в дверях. То властное в характере Анурова, что заставляло трепетать работников универмага, в эту секунду развернулось в полную силу.

— Садитесь, — сказал он тихо.

Лиля присела на кончик дивана, на котором сидела Ольга. Она смотрела на Анурова. Но теперь уже во взгляде ее была тихая покорность.

— Я вас слушаю, Борис Лаврентьевич, — сказала она тихо.

Ануров подошел к сейфу, положил в него обе объяснительные записки и прикрыл тяжелую дверцу.

— Обе вы еще очень молоды. Вы только начинаете жить. Вам нужно готовить себя к честной работе, к материнству, а не таскаться по судам и тюрьмам. — Ануров качнулся всем своим могучим корпусом, расправил плечи и, замерев в горделиво-важной позе, продолжал: — В моей власти отдать вас под суд и в моей же власти простить вас. Чтобы выбрать одно из двух, я хочу слышать от вас последнее слово. Оно определит мое решение.

Этот неожиданный поворот в разговоре с директором окончательно сломил и Лилю. Теперь она сидела, крепясь изо всех сил, чтобы не расплакаться. Нервы ее были крайне напряжены.

Ануров устало улыбнулся. Потом он с укоризной покачал головой и неторопливо прошелся по кабинету. И снова улыбнулся еще добрее и мягче.

— Эх вы! Глупенькие девчонки! Как неосторожно, как бездумно вы живете! Разве так можно? — Он подошел к Ольге, взял ее за плечи и приподнял с дивана.

Лиля встала, не дожидаясь, пока он к ней притронется.

Добрым, отеческим тоном Ануров напутствовал:

— Ступайте и работайте! Я вас прощаю. Только зарубите себе на носу, что это первый и последний случай. Если повторится что-нибудь подобное, я открою этот сейф и тогда уж не помогут никакие слезы, никакие романтические излияния.

Ольга вышла из кабинета. На лестничной площадке она повисла на шее у Лили и заплакала.

Все та же чистая, затопленная солнцем больничная палата. Паркет натерт так, что на нем бойко играли рыжие зайчики. Точно каменное изваяние, на кровати сидел Лучанский. Уставившись в одну точку на противоположной стене, он о чем-то думал, не обращая внимания на разговор, происходивший между Дмитрием и его маленькими шефами Ваней и Ниной.

Федя Бабкин, который уже третий день безуспешно воюет с врачами, чтобы его поскорее выпустили «на волю», углубился в старый потрепанный роман без обложки и титульного листа.

Рядом с койкой Дмитрия на стуле сидели Ваня и Нина. В длинных халатах они казались лилипутами с серьезными, сосредоточенными лицами. Глаза Вани зачарованно горели. Рассказы о войне его зажигали.

Закончив историю о том, как он получил свой первый орден Красной Звезды, Дмитрий умолк и, осторожно привстав, поправил под головой подушку. Ему уже разрешили изредка вставать и ходить по палате.