Сэмюэл Беккет - Недовидено недосказано

Однажды вечером за ней увязался ягненок. Ягненок со скотобойни отбился от стада и прибился к ней. Теперь и навеки. Все это такие давние дела. Помимо скотобойни он не такой как все. Все в завитушках его руно волочится по земле и путается в ногах. Он не столько идет сколько скользит как игрушка на веревочке. Останавливается одновременно с ней. Одновременно снимается с места. Знает ли она что он за ней увязался? Замирая как она он опускает голову как она ниже обычного. Контраст черного с белым который не только не смягчают но еще и подчеркивают последние лучи. И тут начинает бросаться в глаза какой он маленький. Ей в глаза. В сущности кажется что это смиренное создание жмется к ее юбке. Короткая загадка. Потому что внезапно они дружно снимаются с места. Петляя бредут туда где галька. Там она поворачивает и садится. Видит ли она белое тельце у своих ног? На этот раз высоко подняв голову она глядит в пустоту. Глядит всласть. Или с закрытыми глазами видит могилу. Он больше никуда не идет. И только когда сгущается ночь она наконец бредет назад к дому. По прямой словно видит дорогу.

Было ли когда-нибудь время когда не было вопроса о вопросах? Мертворожденных всех до одного. Раньше. Как только возникли. Или не было вопроса об ответах. Невозможно было ответить. Когда невозможно было хотеть узнать. Невозможно узнать. Нет. Никогда. Сон. Вот и ответ.

Как быть с глазом подчиненным этому режиму? Капля за каплей холодно-горячо. Ну ладно больше его не открывать. Готово. Уже. Или бросить. Скелет и безрассудство. Просто чтобы восстановить силы. В так называемом видимом мире. Такая глупость. От отвращения быстро восстановить все как было и закрыть. Закрыть — и всё. Пока не кончится. Или не завершится провалом. Вот и ответ.

Ларь. Его долго осматривали в ночи и он пуст. Ничего. Только в самый последний миг под пылью клочок бумаги надорванный с одной стороны словно вырванный из записной книжки. Еле разборчиво чернильная надпись на одной стороне пожелтевшей бумаги слово и цифра. Море 17. Или маре. Море или маре 17. [12] — Море или маре 17 . — Надпись на листке автореферентна и не отсылает ни к какому событию. Значит, можно сказать, что она и не существует. Тем более что клочок бумаги с надписью лежит в ларе, который самой своей формой напоминает гроб. Не считая этого чистый листок. Не считая этого пустой.

Она вновь возникает лежа на спине. Неподвижно. Вечером и ночью. Неподвижно лежа на спине вечером и ночью. Ложе. Осторожно. С трудом опускается на колени прямо тут на полу. Молитва. Если есть молитва. Что за беда нужно только склониться пониже. Или в другом месте. Перед стулом. Или ларем. Или на кромке гальки головой к камешкам. Итак на коврике прямо на полу. Без подушки. Закутавшись с ног до головы черным одеялом она оставляет на виду только голову. Только! Вечером и ночью это беззащитное лицо. Скорее глаза. Как только они откроются. И вдруг вот они тут. Хотя ничто не шевельнулось. Хватит и одного. Вытаращенного. Разверстый зрачок скупо обрамленный блеклой голубизной. Ни следа влаги. Уже ни следа. Без взгляда. Словно изнемогая от всего виденного опущены веки. Другой туда погружается. [13] — Другой туда погружается . — В романе «Мэрфи» отсутствие контакта между Мэрфи и господином Эндоном также служит «катализатором» внутреннего перерождения героя и в конце концов приводит его к смерти. Эндон не видит ничего вокруг себя, и «общение» с ним делает слепым также и Мэрфи. Ослепление, будь оно реальным или метафорическим, — это залог освобождения из-под власти материального мира, освобождения духовного, за которым неизбежно последует и освобождение физическое — телесная смерть. Потом в свой черед открывается тоже. И тоже изнемогая.

Без перехода пустота со всего размаха. Зенит. Еще вечер. Если не ночь так вечер. Бессмертный день все еще в агонии. С одной стороны раскаленные угли. С другой пепел. Бесконечная партия выигрыш проигрыш. [14] — Бесконечная партия выигрыш проигрыш . — Аллюзия на шахматную партию. Вспомним, что в той партии, которую разыграли Мэрфи и господин Эндон, проигрыш Мэрфи оборачивается выигрышем: увидев, что аутизм Эндона невозможно ничем поколебать, он убеждается в том, что небытиё существует и, более того, достижимо. Незаметная.

И опять голова под одеялом. Это неважно. Уже неважно. Правда в том что реальное и — как сказать наоборот? Короче это и то. Правда в том что это и то если когда-то было это и то теперь легко перепутать. И что своему собрату обремененному печальным знанием глаз более не сообщает почти ничего кроме смятения. Это неважно. Уже неважно. Правда в том что это и то обман. Реальное и — как недосказать наоборот? Противоядие.

Еще живо разочарование от ларя а вот уже подворачивается люк. Так искусно устроенный что с трудом раскрывает себя даже вовсе прикрытому глазу. Осторожно. Ни в коем случае не поднимать его иначе немедля рискуешь навлечь на себя новые горести. Только заранее насладиться тем что он может в себе таить подобно английскому шкафу. Итак пол в первый раз деревянный. Половицы совпадают с краями люка так чтобы их нельзя было заметить. Это явное стремление к маскировке вселяет надежду. Но не будем доверчивы. Заодно спросим что это за древесина в самом-то деле. Допустим черное дерево. Доски черного дерева. Черная на черном юбка бесшумно их задевает. Скелетоподобный стул высится призрачнее чем бывает на самом деле.

Пока она лежит укрытая с головой одеялом небольшая прогулка в полях. Если бы она уже умерла в этом не было бы ничего особенного. Конечно она уже умерла. Но пока это ничего не меняет. Итак она еще живая лежит под одеялом. По неясным причинам натянув его на голову. Или без причин. Ночь. Когда не вечер всегда ночь. Зимняя ночь. Бесснежная. Суть в разнообразии. Посреди однообразия. Вялая трава так странно стынет под тяжестью инея. Она цепляется за длинную черную юбку к ее шепоту стоит прислушаться. Безлунное небо испещренное звездами отражается в бездонных голых глубинах мельчайшей льдинки. Тишина превращается в бесконечно далекую музыку [15] — Тишина преврашается в бесконечно далёкую музыку… — Для Беккета нематериальность музыки, её близость к пустоте были очень важны с самого начала его творчества; не случайно музыка играет такую существенную роль не только в более поздних пьесах («Про всех падающих», «Трио призрака», «Nacht und Traume» несколько тактов из одноимённой песни Шуберта предваряют появление образа и замыкают его исчезновение. и обе они на одном дыхании. В унисон ветры небесные и ни вздоха. И в этом все. Вдали слабо блестит галька и хижина чьи стены впервые кажутся белыми. Притворяются белыми. Стражи — двенадцать стражей. На месте но не все. Ну и ну. Главное не понимать. Просто отмечать как они блюдя верность друг другу разошлись в разные стороны. Так недовидится эта ночь в полях. Пока она возлежит живая укрытая с головой одеялом. Если смотреть ближе это большой плащ. Судя по застежке мужской. Видит ли она его с закрытыми глазами?