Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

Игорь без устали молотил языком, без костей же, словно боясь, что в ночной тиши Лена услышит, как страстно и заполошно стучит его сердце, что молчание выйдет томительным и неловким, что не успеет очаровать девушку. Когда выходили из клуба, Лена о чем-то на ходу перемолвилась словцом с моложавой за-имской жёнкой, и та откровенно упредила: «Ты, девча, будь настороже — городские вольные… На ласковое слово сломя шею не кидайся. Не теряй голову…»

За разговорами не приметили, как миновали уваровский дом и выбрели на край заимки, где на отшибе среди березняка и осинника чернели рыбные склады, куда по лету свозили сено с лугов; из широко и влекуще отпахнутых ворот дышало настоянным за день, густым травянистым духом. Игорь суетливо вообразил…в тёплой складской темени, на сенной перине… но тут же оса-дился: не с блудней же гуляет по заимке.

Покружив у складских дворов, огороженных жердевой городьбой, таинственно и глухо заросших травой дурнинкой — лихой крапивой и лебедой, — сошли к озеру, из коего исходил призрачный голубоватый свет; присели на древнюю лодку, перевёрнутую вверх днищем, вросшую, в песок, забородатевшую сухим мхом и нежной муравой.

— А хочешь… стихи почитаю?

— Свои?.. — очнувшись от кручинистых дум, спросила Лена.

— Нет, Пупкина…

— Пупкина?.. Какого Пупкина?.. Не помню такого поэта.

— Конечно, свои…

— Да-а-а, ты же в школе писал, на олимпиадах выступал. Помню, и в письмах посылал.

— А-а-а, детский лепет… Вот сейчас… Книгу стихов собираю, думаю издать… Прочесть из книги?

— Читай, читай!.. Я поэзию люблю…

— И кто тебе нравится?

— Пушкин, у Есенина — Не все, кроме кабацких… Павел Васильев, Смеляков, а зимой в книжном магазине купила книжку — Николай Рубцов! Два дня под впечатлением ходила: такая, Игорь, нежная русская поэзия. Да ты же песню пел на его стихи, когда с велосипеда загремел. «Я буду долго гнать велосипед…»

— Да?.. А я и ни сном ни духом. Парни в общаге пели под гитару…

— Некрасова люблю, Кольцова…

— Вчерашний день, Лена. Нынешняя поэзия далеко ушла…

— Далеко ли, близко, а «Слово о полку Игореве» — всегда современно.

— Чешешь, как по учебнику, давным-давно уже устаревшему. Вы что, литературу изучаете?

— Бегло, — я же на историческом. Самоуком больше… Ладно, грозился читать стихи, читай.

Из озера всплыла тусклая луна, осветила заимку голубоватосерым, дремотным светом. В тихой ночи лишь волны шелестели у ног да со свистом скользили незримые летучие мыши, похоже, живущие в застрехах старых складов, изредка всплескивали бессонные рыбины, изредка передаивались полуночные псы; сонный покой разливался по сморённой земле, и среди божественной тиши читать суетные стихи Игорю расхотелось; к сему припомнилось, как в хмельном и разбитном студенчестве, запалив интимную свечу, читал или пел под гитару стихи — и свои, и чужие, искушая девчушек-простушек, прибежавших набираться ума-разума из деревень и малых городов.

— Знаешь, вдохновение пропало.

— Нет, прочти. Я хочу понять тебя, а стихи — душа…

— Понять?.. Зачем?! Я и сам-то не могу себя понять… Ладно, что бы эдакое прочесть?..

Стал гадать, что нынче кстати, и вдруг, похотливо виляя хвостом, в память вкрался романс, коим Игорь лет пять очаровывал любительниц поэзии, лишь вместо дородной луны, висящей над озером, хворо и желтовато светил возле аптеки сиротливый фонарь да угрюмо висли над душой каменные дома с ослепшими на ночь окнами.

— Чтец-то я не бог весть какой, бубню, как пономарь. Ну как уж прочтётся.

Сошёл с лодки, задумался, прикрыв глаза, и возопил с глухим подвоем, взметнув руки к ночным небесам, словно не дочь рыбака, посиживая на гнилой лодке, внимала виршам, а — публика, восхищенно замершая, готовая бешено рукоплескать и в небо чепчики бросать.

Отчитав…словно камлал шаман, опившись настоя мухомора… обессилено замер, затих, в ожидании восторженных охов и вздохов, но Лена вдруг зябко передернула плечами:

— Ужас!..

Игорь оторопело уставился на девушку.

— Оно, может, и талантливый стих, Игорь, но дьявольщиной веет…

— А если и дьявольщиной?! Пушкин — «Дьяволиаду» написал, Лермонтов — «Демона», Врубель демона писал…

— Грех на души взяли…

— Ого, девушка! — Игорь оглядел Лену с насмешливым восторгом. — Не много ли на себя берёшь?! Уже и Пушкина, и Лермонтова судишь…

— Бог им судья.

— А про Бога не надо, — страдальчески сморщился поэт, вынужденный слушать банальные словеса. — Мы об искусстве говорим, не о религии… Так что ужасного в моем стихе?

— Мраку нагна-ал: утопиться либо застрелиться, — жизнь бессмысленна. А жизнь — любовь и красота!.. Но, может, я в поэзии не смыслю…

— Может, — охотно согласился Игорь.

— Прости, Игорь, если обидела, — девушка повинно глянула на живого поэта, будто ласково огладила по головушке, горемычной и мудрёной. — Я в поэзии толком не разбираюсь. Иной раз и вовсе не соображаю, о чем речь… Ну, еще прочти.

— Ладно, — он прокашлялся, накопил воздуха в груди, выровнял дыхание и стал читать иначе: без воя, жёстко отсекая слова, свирепо тарахтя на звуке «р»:

Свысока, отчужденно и стыло глянул на Лену, испуганно молчащую, потом, нервно чиркая спичками, укрываясь от озёрного ветра-бережняка, задувающего робкий огонёк, с горем пополам запалил сигарету.

— О господи! — девушка горестно покачала головой и со слезами глянула на Игоря, словно любимый и родной на глазах помирал от диковинной хвори и она не ведала, как спасти родимого. — И чего тебе одно зло видится?!

— Так, Лена, мир во зле! — зло огрызнулся поэт. — И люди — звери, и сидим на пороховой бочке. В любое время треснет земля пополам, и-и-и полетим вверх тормашками. И думаешь, успевай наслаждайся жизнью, а то хватишься — близенько локоток, да не укусишь. Потом… потом — пустота и темень.

— Может, по злу — пустота, темень да муки вечные!.. А по любви — любовь вечная, — воскликнула Лена, и глаза её запалились густым, синеватым огнем. — Иначе зачем человеку душа дадена?! Для любви к Богу и ближнему. Мы же не скот…

— О-о-о, — опять болезненно сморщился Игорь, — я этих баек вдоволь наслушался от бабки Христиньи и тётки Ефросиньи. Приеду в Абакумово, в два уха дуют… Но те-то тёмные, а ты же в институте учишься… на историческом.