Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

Любодейные «Темные алей», потеснив домостройные видения, разбередили, распалили блудную душу; и лишь под утро, начитавшись до отупения, накурившись до позеленения, навооб-ражав до омерзения, забылся в тяжком сне. Снилось кошмарное непотребство…ох, не читал бы на ночь искусительные «Темные аллеи»… где Игорь такое вытворял, стыд сказать, грех утаить; и, потный, жаркий, с болью в висках проснулся от ветра, треплющего ставни. Проснулся на рассвете, тоскливом и мутном; оказывается, и спал-то крохи; долго лежал разбитый, не в силах опустить ноги на половицы. Поморщился, вспомнив вчерашний вечер: театр масок, театр теней… С трудом сошел с койки, глянул в зеркало, висящее над комодом, и отшатнулся, — из клубящейся тьмы явилось пепельное, опустошённое лицо с космами, взъерошенными, торчащими над ушами, словно кривые рожки.

«Кошмар! — чуть не плюнул в богомерзкое отражение. — Бред сивой кобылы… Выдумал — любовь… Огни и воды, поди, прошла, и воображает из себя. Глупая, как пробка, а рассуждает, — жалость, любовь. Ещё и Бога приплела…»

И тоской, мутно зелёной, пьяной, пропахшей квашеной рыбой и махрой, дохнуло от заимской жизни, и уже от воображенной яравнинской жизни хотелось застрелиться, утопиться, повеситься, напиться. «Может, уехать сегодня. Вечером от магазина грузовик пойдёт. Хорошо в Яравне, но в городе лучше… Хорошо в деревне летом, пахнет сеном и назьмом… Каждому своё на белом свете: кому навоз выгребать, а кому цветы сажать и стихи писать…»

«Перед непогожьем рыба кровянит», — вздыхают бывалые рыбаки, показывая жабры в кровавой испарине; то же предрекал и Миха, когда Лена пластала окуней и чебаков на засолку. Примета верная, не суеверная: накануне полымем палило солнце, расплавленное в серых небесах, и духота томила землю, а нынче к сумеркам дождь соберётся, — небо обложили тяжёлые, низкие, скорбно плывущие по вершинам берёз, рваные тучи.

Морок сжимал виски незримыми обручами. Даже не умываясь, Игорь поплёлся к озеру, и под яром встретил Степана, которого не хотелось видеть…никого-то глаза б не видели, а его в первую очередь… — и парень запоздало пожалел, что не приметил бригадира раньше и не вильнул за избу.

— На пожарника сдавал?., вот-вот проснулся?.. Поздно, поди, лёг? — Степан, похоже, игриво намекал: де, прогулял всюю тёмную ночь, хитровато лыбился, отчего крупные, слегка вывернутые губы растеклись по бурому плоскому лицу. — Утречком пошто не заглянул? Ушицы бы свежей похлебал. И так, паря, худой, как щепка…штаны к ушам привязывай… дак и вовсе отощашь.

— Спасибо за угощение. Я после кино пришёл… — соврал Игорь, но тут же и спохватился: уж, наверняка, отец ведает, с кем его дочь прогуляла всю тёмную ночь. — Пришёл, смотрю: на столе рыба, сметана с молоком. Балуете вы меня, Степан Лазаревич… К такой закусочке привыкнешь, в городе трудно будет отвыкать.

— А почо отвыкать?! — засмеялся Степан. — Оставайся. Нам завклубом нужен… А я, паря, вчера допоздна коровёнку искал, все холки о седло сбил и кобылёнку замаял. Угнали с колхозным стадом, закрыли на скотном дворе. Да с нашей ишо две коровенки, да тёлку с бычком-кашириком. Всё, едрёнов корень, исшарил, уж думаю, не в болото ли увязла, не задрал ли медведь… День рыскал, как савраска без узды, едва отыскал… Ладно, я побежал, а ты забегай, не стесняйся, чай, нечужие люди, — опять хитровато улыбнулся, откровенно намекая на его отношения с Леной. — Наталья моя творожных шанег напекла, Ильин день дак. Правда… — Степан вздохнул, — кажись, Ленке выволочку дала. Краем уха слыхал…

— Дождь будет?

— Да уж, видать, задожжит, — Ильин день, паря. Во-он… чайки на берегу сгуртились, а чайки бродят по песку — рыбаку сулят тоску. Вот скоро ишо и громыхнет, и покатит Ильюша на шести-реке. Старики-казаки говаривали в нашей станице: молния сверкает — Илья Грозный вынает шашку; гром гремит — Илья гонится за чертями и, догнав, рубит их шашкой. О как, паря… Казачки, мои землячки, на Илью не робили: не косили, не гребли и зароды не метали, — затеплят свечки на божнице и молятся…. Старики-станичники, помню, гутарили: на Ильин день, паря, грех робить — Илья убьет молоньей. Казак робил в Илью. Случилась гроза. Кинулся казак под лодку. Ударила громова стрела и убила казака. За грехи, паря… И от дождей, от засухи Илье молились. Да… Помню, в засушливое лето хоронили бабушку Маланью. В гроб к ее правому боку положили бутылку с водой и просили: «Раба Божия Маланья, сходи к Господу нашему Иисусу Христу и Илье-пророку, попроси дождичка: засохли уста — не поись и не попить». Иные смеялись, иные поверили… Пришли, паря, с могилок в станицу, стали поминать усопшую, и вдруг зашла тучка с гнилого северо-запада и ливень хлынул…

Игорю смутно, но вспомнилось из деревенского детства и отрочества: в засуху горланили ребятишки:

А если на Илью Громобоя лило как из ушата, заливая покосы, гноя кошенину, мешая жнитве, ребятишки голосили:

— Да-а, откупались, — грустно вздохнул Степан, словно и жизнь дожил.

— А что, уже не купаются?

— Не-е… Раньше, паря, на Илью купаться боялись, — грех да и захварать можно. Баяли: Илья Громовой в озеро напрудил, одни бесы купаются. А то ишо, паря, прискажут: дескать, прокатился Илья по небу на огненной тройке, у пристяжного конька подкова отвалилась и в озеро пала, — вот, мол, вода и остыла. До Ильи мужик купается, а с Ильей с рекой прощается.

Вдруг ясно вспомнилось, богомолка Фрося толковала племяшу, пять зим отбегавшему в школу: де, гром грохочет, то на огненной тройке, гремя колесами, Илия-пророк разъезжает по небесным полям и, могучий, седобородый, с грозными очами, сыплет с небес огненные стрелы — молнии, поражая бесов и сбесившихся людей. Сам сатана трепещет перед грозным Илиёй и, застигнутый пророком в облаках, пускается на хитрости, чтобы избежать могучих ударов. «Я в христианский дом влечу!» — грозится сатана. А Илия гремит: «Я не пощажу дома, поражу тебя». И бьет жезлом с такой божественной силой, что трещат небесные своды и огненным дождем летят на земь каменные стрелы — молнии. «Я в скотину влечу, я в человека войду и погублю их, я в церковь Божию влечу!» — снова грозится сатана. Но Илия неумолим: «Я и церкви святой не пощажу, но сокрушу тебя! — гремит Илия, и небо опоясывает огненной лентой, убивая скотину, людей, разбивая в щепки столетние деревья и сжигая святые храмы. По немочам и грехам нашим… Эх, не догребли мужики кошенину. Не дай бог задождит. Хотя нашим лодырям и малый дождишко — отдышка, — Степан хотел было ещё что-то присказать, но лишь махнул рукой. — Ладно, побёг я. А ты заходи, заходи, не стесняйся.