Джон Уэйн - Малое небо

Она едва успела ее нагнать. Девочка была уже у ворот, через несколько секунд тьма поглотила бы ее, и, хотя она услышала бы зов матери и сердце ее запрыгало бы от волнения, она ни за что бы не вернулась. Но сейчас мать ее видела, а власть Элизабет над Анджелой была слишком велика. Девочка не могла ослушаться - так вот просто, прямо у нее на виду.

Ее рука, взявшаяся за щеколду калитки, упала, она постояла немного, потом повернулась и пошла обратно к дому. Только в глазах, которые она упорно прятала от матери, затаился гнев.

Элизабет молча пропустила Анджелу вперед, закрыла дверь, и обе вернулись в тепло и свет дома, где все подчинялось здравому смыслу и где им ничто не угрожало.

- Вот и хорошо, детка, - бодро сказала Элизабет. - Жаль, что мне пришлось выбежать и звать тебя, но я ведь не разрешила тебе уходить к Хейзел, хочешь поговорить с ней - позвони.

Анджела прошла через холл, не поворачивая к матери головы, словно вовсе ее не слышала. У лестницы оглянулась, уже держась одной рукой за перила, и бросила:

- Я пойду спать.

- Пойди скажи "спокойной ночи" мистеру Суортмору, - все тем же бодрым тоном сказала Элизабет.

Анджела метнула на нее полный презрения взгляд. (Между нами война, а ты хочешь, чтобы я соблюдала приличия!) Не проронив ни слова, она повернулась и пошла к себе наверх.

Элизабет стремительно возвратилась в гостиную, стуча каблуками по дубовому паркету. Она была рассержена, чересчур рассержена! Суортмор предложил ей свою помощь, поддержку, пожелал освободить ее от тисков этого страшного напряжения. И, естественно, она приняла его намерения с открытым сердцем. А он, оказывается, вот каков! Решил поживиться за ее счет!

Суортмор поднялся, как только Элизабет появилась в гостиной. Он пребывал в некоторой растерянности. Быть с ней ласковым? Или же идти напролом и заставить ее сдаться?

- Элизабет, не надо...

- Не думаю, Адриан, - прервала она его, - что стоит продолжать этот спектакль. Настроение испорчено, вы согласны со мной?

- Разбито вдребезги, - криво усмехнулся он.

- Это, наверное, то же самое. Как-то все не так пошло. Полагаю, что, появившись в моем доме, вы искренне хотели оказать мне дружескую помощь. А потом вам пришло в голову, что одинокая, беспомощная, брошенная мужем женщина не будет возражать, если по отношению к ней позволят что-нибудь сверх того, надо только избавиться от ее дочери.

- Забудьте об этом, Элизабет. - Суортмор пошел на попятный. - И никогда не вспоминайте.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, глаза его лучились искренностью, которую ему ничего не стоило изобразить.

- Согласна, - сказала она наконец. - Мы вычеркнем из протокола последние четыре строки. Только не думайте, что я не благодарна вам, Адриан.

Тем не менее она вышла приготовить ему комнату. Инцидент, решила она, исчерпан. Суортмор прошелся по гостиной в поисках виски с содовой, хмуро выпил неразбавленным. Сучка кичливая! Как цементом залепили, ни одной лазейки не найдешь! Не мудрено, что муж у нее свихнулся - довела. Да и тот тип не лучше. Залез в свою скорлупку, прячется от всех. Они оба бесили Суортмора. Почему эта идиотка отказалась чуть-чуть развлечься? Интересно, для кого это она себя бережет? Уж не думает ли, что за такой старухой мужчины станут выстраиваться в очередь? Надо бы ее проучить, позабавиться хорошенько с ее рыжеволосой дочкой.

Все шло своим чередом. Артур Джири находился на Паддингтонском вокзале, и камеры телевизионной компании "Консолидейтед телевижн" скоро возьмут его под наблюдение.

Элизабет вернулась сказать, что комната готова. Суортмор поблагодарил ее, они пожелали друг другу спокойной ночи, с улыбкой, как старые добрые друзья, но комнату, где он лег спать, надев пижаму Артура Джири, всю захлестнуло его ненавистью.

А потом ночь окутала дом. И все четверо - каждый в своем отсеке из кирпича и штукатурки, в убежище, где обитают мечты и тревоги, - забылись неспокойным сном. Девочка и мужчина злились, каждый по-своему и по разным поводам. Женщина была в растерянности, тонкие иглы страстного нетерпения пронзали ее - она терзалась желаниями жгучими и противоречивыми. Она хотела, чтобы ею распоряжались, властвовали над ней, и одновременно хотела, чтобы ее оставили в покое, а еще хотела властвовать сама, и еще чтобы ее любили и жалели. Ее раны никогда не заживут, жизнь кончена. А мальчик, тот был охвачен паническим ужасом.

Потому что панический ужас способен настичь свою жертву и в глубоком сне и увлечь ее за собой - вот Дэвид и проснулся вскоре после полуночи. И в его мозгу, в пробудившемся сознании тотчас всплыл страшный, чудовищный факт. Его отцу причинили боль. У него переломаны ребра. Дэвид лежал в темноте и вновь переживал ту минуту, когда отец вдруг скинул пиджак и рубашку и он увидел серый панцирь пластыря на его теле. Думая об этом, он представлял себе еще и переломанные кости. Грустно, грустно. Это же тело отца. Тело, которое дало ему жизнь, когда отец занимался этим с мамой и превратил его во что-то живое, вроде как в головастика. А теперь два эти тела разлучили, их жар погас, и отец его - один, на чужой кровати, ему так плохо там, и у него сломаны ребра.

Упал с лестницы? Но ведь отец никогда не был неуклюж. Корка банана? Так ли? Он, Дэвид, должен был защитить его. Кругом враги. Лицо Блейкни, его высокомерная улыбка всплыли в памяти Дэвида. Враги, мощные и бесстыдные, они способны напасть на его отца, переломать ему кости, изуродовать его.

Глотая слезы, Дэвид осторожно поднялся и пошел через коридор к маминой комнате. Элизабет Джири спала в постели, которую раньше делила с Артуром Джири. Когда Дэвид был маленьким, стоило мраку окружить его тенями страха, он норовил нырнуть между мамой и папой. Бывало, шел тихонько к их кровати и ложился, приткнувшись спиной к маме или к папе - смотря кто оказывался с краю. Тогда страх отступал, и Дэвид успокаивался.

Теперь Дэвид был взрослее, он больше так не делал. Страхи в темной детской улетучились, зато появились другие, эти пришли навечно, они никогда не исчезнут, так и придется жить с ними всю жизнь. Он был готов к этому. Но сейчас его гнал к маме, к мягким линиям ее фигуры не страх, его гнала тоска. Тоска оттого, что они одиноки, а тело отца изуродовано.

Едва Дэвид придвинулся к Элизабет, она проснулась. На миг она вся напряглась, готовая оказать сопротивление. Что-то в ней, нет, не ум, а какой-то уголок подсознания, слишком примитивного, чтобы найти объяснение происходящему, било тревогу: берегись, это, возможно, тот самый мужчина, которому ты легкомысленно доверилась. Но через секунду она поняла, что это Дэвид, и тело ее снова обмякло.

- Что такое, мальчик? Что-нибудь случилось?

Дэвид уткнулся ей в плечо.

- Милый, ты плачешь. Успокойся, родненький.