Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

Миссис Скерридж рассказала, что случилось, и Ева промолвила:

— Смотри, это не шутка. Еще заражение начнется.

Миссис Скерридж передернула плечами: подумаешь.

— Это всего лишь царапина. Я ее смазала мазью. Через день-два пройдет…

— Мне нравится твое платье, — сказала она немного погодя. — Новое?

— Ну, как тебе сказать? Я надевала его раза два или три. Я купила его в Лидсе, когда мы ездили искать мебель. Увидела в витрине у Крестона — ну, знаешь, в районе Бриггейт, — и уже глаз оторвать не могла. Эрик заметил, что я на него загляделась, и купил. Я понимала, что мы не можем позволить себе такую трату, когда у нас такие расходы с переездом и прочее, но он меня уговорил. — И она рассмеялась от удовольствия, какое доставляет каждой женщине щедрость мужа.

— Вы что же, уже переехали, значит?

— Да, слава богу. Правда, пройдет еще немало времени, прежде чем мы устроимся: ведь все такое новое. Но мы точно в раю после нашего прежнего жилья.

— Да, уж наверно. Но ты ведь, кажется, ладила со своими хозяевами? У тебя никогда не было с ними неприятностей?

— Что ты! Конечно, никогда. Ну, бывало, скажешь там слово-другое, но миссис Уолшоу — женщина сдержанная, настоящая леди, так что лаяться она ни с кем не станет. У нее, правда, такая манера смотреть на всех свысока — мне это не по душе. Но уж очень ей Эрик нравился — у нее с мистером Уолшоу никогда не было детей — и она, видно, считала, что нет такой девушки, которая была бы под стать ему. Нет, с миссис Уолшоу невозможно поссориться. Она настоящая леди. По ней никогда не скажешь, что разбогатела она, торгуя рыбой с картошкой и сдавая комнаты постояльцам.

— Да, люди бывают всякие… Значит, у тебя было много дел сейчас, да?

— Ой, ты и представить себе не можешь сколько. Надо было все вымыть, и покрасить, и купить мебель, и сшить занавески — целый месяц на это ухлопала. Зато у нас такой чудесный дом, мама. Когда Эрик уходит на работу, я частенько хожу по комнатам и все говорю себе: это в самом деле наш дом. И никак поверить не могу. Все мне кажется: вот проснусь утром, открою глаза и увижу, что я снова лежу в комнате миссис Уолшоу…

Они немного помолчали; Ева потирала ноги, протянутые к огню. Потом миссис Скерридж заботливо спросила:

— А тебе не… А ты не боишься, что вы немного зарвались, а? Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать: не слишком ли большие вы взяли на себя обязательства.

— Ну, что ты! — сказала Ева. — За нас можешь не беспокоиться. Мы все время откладывали с тех пор, как поженились. И мы оба работаем. И Эрик, пока жил холостяком, приучился к аккуратности. Он не разбрасывается деньгами, как многие другие. Нет, за нас можешь не беспокоиться. Теперь нам, конечно, придется поужаться, но мы вылезем, можешь не сомневаться.

— Ну, тогда ладно, — сказала, сразу успокоившись, мать. — Ты свои дела знаешь лучше меня. А я только рада, что ты наконец устроилась в собственном доме.

— И ты теперь сможешь навещать нас, когда захочешь, — сказала Ева. — Это недалеко — всего каких-нибудь полчаса на автобусе из Крессли.

— Да, надо будет как-нибудь выбраться. Вот выдастся погожий денек — непременно к вам загляну. Только бы погода установилась хорошая.

Ева подставила огню колени.

— Ну, — сказала она, — а ты как живешь?

Миссис Скерридж слегка пожала плечами.

— Да так, живу. Вот поясницу иной раз схватит. А в общем, ничего, не жалуюсь. Конечно, я бы лучше себя чувствовала, если б погода была посуше. А то, когда снег на земле лежит, кажется, будто ты здесь от всего мира отрезан. Ведь до ближайшего дома добрых полмили будет. А вечером по дороге почти никто и не ездит.

— Надо бы тебе почаще выбираться из дому, — заметила Ева, — а не сидеть взаперти из вечера в вечер.

— Да, наверное. Только вот отвыкаешь. Да и потом погода…

— Ну, про папашу я могу не спрашивать, — сказала Ева. — Его, видно, погода дома не удерживает. Куда это он сегодня умотался? В город?

Мать кивнула, глядя в огонь.

— На собачьи бега, должно быть.

— А тебя, как всегда, оставил одну.

— Ну, какое же удовольствие тащиться куда-то в такой вечер.

Ева кивнула:

— Я эту песенку знаю. — Она глубоко вобрала в себя воздух. — Но не понимаю, как ты можешь терпеть. Честное слово, не понимаю. — Она обвела глазами комнату, и зрелище, представшее ее взору, было настолько жалким, что она еле сдержала дрожь отвращения. — Слава богу, что хоть я выбралась отсюда, как только случай представился.

— Ну, ты — это другое дело, — сказала мать. — Ты в любом случае ушла бы со временем.

— Да нет, не ушла бы, если б он сумел настоять на своем. Его бы вполне устроило, чтоб две женщины ухаживали за ним. Да и деньги мои его бы устроили: он тогда мог бы больше себе оставлять. — Она помолчала и, не сдержавшись, разразилась потоком злых, возмущенных слов: — Не понимаю я этого. Просто не понимаю. Муж должен быть — ну, вот как Эрик. Должен относиться с вниманием к жене, должен холить ее. А когда он перестает быть таким, то и жена может махнуть на него рукой. Ты же моему отцу ничем не обязана. Ты можешь уйти отсюда сегодня, сейчас, и никто тебя за это не осудит. И ты знаешь, есть такое место, где тебя в любую минуту примут. Теперь такое место у тебя есть.

Миссис Скерридж проницательно посмотрела на дочь, сидевшую к ней в профиль, разрумянившуюся от жара, который исходил от очага, и от бурлившего в ней возмущения.

— А Эрик тоже так думает? — спросила она. — Что он-то думает по этому поводу?

— Ну… Он думает так же, как я. Он тоже не понимает, почему ты здесь торчишь.

— Но это еще не значит, что он будет счастлив поселить тещу в своем новом доме. Особенно такую, как я.

— А что же в тебе такого особенного?

— Ну, мне кажется, он не считает, что я самая приятная женщина на свете.

— Но ты можешь быть приятной! — воскликнула Ева. — И станешь приятной, если уйдешь отсюда. Конечно, какой тебе смысл следить за собой здесь, когда ты неделями никуда не выходишь, а вокруг на многие мили нет никого, и муж твой тратит все деньги на пари да на вино? Интересно, у кого бы хватило духу гордиться такой жизнью?

— Видишь ли, мое место рядом с твоим отцом, Ева, и тут уж ничего не поделаешь.

— Но не собираешься же ты…

— Хватит, — промолвила мать тихо.

Ева сказала: «О!» и нетерпеливым движением опустила ноги на пол. Из приемника по-прежнему гремела какая-то музыка.

— Ты непременно хочешь это слушать?

— Можешь выключить, если тебе мешает. Я слушала старинную танцевальную музыку, но она уже кончилась.

Ева обогнула кресло и выключила приемник. Наступила тишина; она продолжала стоять спиной к матери, держа руку на крышке приемника.

— Мама, — сказала она вдруг и повернулась к ней лицом, — я незаконнорожденная?