Валери Уиндзор - Лгунья

- Нет, я собиралась просто заскочить, если подвернется возможность.

Выражение "подвернется", употребленное в таком контексте, не входило в лексикон доктора Вердокса. в результате мы углубились в обсуждение бесчисленных фразеологических оборотов со словом "подвернется": подвернуться под руку; все, что подвернется; первый подвернувшийся; подвернуться кстати. Он посетовал на то, что в употреблении английских предлогов нет никакой логики, их невозможно запомнить. Я возразила, что как раз английские предлоги очень логичны, а французские используются совершенно произвольно. Чем глубже мы погрузимся в грамматику, рассчитывала я, тем скорее он забудет об этой моей семье из Фижеака.

Однажды утром пришли две медсестры и отвезли меня в кресле по длинным коридорам в кабинет, где доктор Вердокс снимал швы. У меня было пятьдесят четыре шва только на голове и лице. Напоследок меня ещё заставили пройти на костылях до лифта. Боль адская. Пока я доковыляла до двери лифта, я вся дрожала, меня тошнило, а они, похоже, остались очень довольны. Все заживает, сказали они. И с тех пор заставляли меня ходить каждый день. Ноги, живот, ягодицы - после этих мучений все ныло от усталости, иногда острая боль пронизывала ребра; но я рассуждала так, что если они правы, утверждая, что я быстро иду на поправку, то мне необходимо как можно скорее встать на ноги. Безмятежная жизнь кончалась, полиции не потребуется много времени, чтобы меня раскусить. Пора уносить ноги, и чем скорее, тем лучше.

Когда я приспособилась ходить на костылях, и лицо мое покрылось огромными, твердыми сухими корками, однажды утром в палату вошла сестра Мари-Тереза с двумя чемоданами и сумкой. Из её упрощенного до предела французского я уяснила, что полиция оставила их, чтобы я проверила содержимое. Я сидела на кровати и перебирала вещи из сумочки Крис, старательно делая вид, что вижу их не впервые. По сравнению со всеми моими сумками, в этой царила удивительная чистота. Здесь был кошелек, полный денег - денег и вправду было довольно много, восемь тысяч франков (я пересчитала) - и ещё одна сумочка поменьше, где лежали зеркальце, карандаш для ресниц, тушь и помада. Была чековая книжка, гарантийный дорожный чек, кредитная карточка, водительские права, все бумаги, связанные с прокатом машины, международная водительская лицензия, почтовая открытка, ручка, щетка для волос, солнечные очки и какие-то ключи. Все. Никакого мусора, никакого песка на дне, никакой мелочи вперемешку с грязными леденцами и скомканными квитанциями. Она была совершенно безликой. Я прочла открытку. Ни штампа, ни адреса. Там было написано: "Воспользовалась твоим советом. В Кале. Позвоню дяде Ксавьеру, когда доберусь до Фижеака. Крис".

Обоим чемоданам здорово досталось во время аварии. Они были продавлены и перевязаны бечевкой. В них оказалась только одежда, обувь, краска для волос - и тому подобные личные вещи.

- Bon, - сказала я сестре Мари-Терезе. - C'est tout38. - От этого вранья стало немного не по себе: словно я сделала что-то неприличное.

Она улыбнулась и унесла чемоданы. Я сидела у окна, держа на коленях сумку Крис. Она принесла мне нежданную радость, эта сумка, как будто посмертный подарок. Мне придется вернуть Крис её имя, но подарок я имею право сохранить. Кредитные карточки, водительские права, все, что связано с именем Крис Масбу, я выброшу перед уходом. Порву и спущу в туалет. А косметику, очки и деньги оставлю себе. Восьми тысяч франков мне хватит на сто лет, ну, на два-три месяца точно. Лучше всего, решила я, сесть в поезд и махнуть к морю. Дальше мои замыслы не шли. Наверное, меня посещали некие туманные идеи возвращения в Англию по паспорту Крис, хотя полиция до сих пор его не вернула, но я не слишком ломала себе голову над подобными мелочами. Единственное, чего мне хотелось, это пожить в каком-нибудь дешевом отеле, побыть наедине с собой, погулять по берегу, не спеша покататься на лодке, и не думать ни о чем кроме цвета воды и той нереальной точке пространства, где море встречается с небом, и одно превращается в другое. В детстве я всегда хотела стать моряком, чтобы под парусом плыть по морю к этой точке таинственного слияния, и миновать её, будто пройти сквозь зеркало и оказаться на другой стороне, в другом мире.

- Моряком? - сказала моя мама. - Нет, дорогая, не думаю.

- Моряком? - сказал мой отчим, держа ложку с пшеничной соломкой перед усами, испачканными молоком и желтыми от никотина. - Зачем, скажи на милость, тебе становиться моряком?

Так что с самого начала я знала, что это мне не светит.

Я разработала простой план. Через пару дней, когда я смогу понемногу ходить без костылей, я спрошу сестру Мари-Терезу, нельзя ли мне погулять в саду. Это значит, что ей придется найти мне какую-нибудь одежду. А у меня появится шанс сориентироваться. Потом, во время посещений, когда всем будет не до меня, я смешаюсь с толпой родных и знаомых и вместе с ними выскользну за ворота. Потом сяду на поезд и поеду на юг, пока не окажусь за пределами страны, где притворюсь абсолютно свободной, свободной духом, как Крис, и намеренно не стану думать о будущем.

Я сидела у окна, сосредоточенно подсчитывая, на сколько мне хватит восьми тысяч, если тратить 180 франков в день, но сбилась из-за шума: в коридоре разговаривали на повышенных тонах. Я услышала, как бедная сестра Мари-Тереза, которая сидела со мной все реже, она теперь отвечала за стирку, щебечет, как испуганная птаха. Мужской голос возражал и заглушал её. Дверь открылась, да так резко, будто её снесло с петель ураганом, - в проеме, широко распахнув руки, стоял маленький круглый человечек.

- Мари-Кристин! - сказал человечек и так крепко сжал меня в объятиях, что я не могла шевельнуться. У него была толстая шея и барсучья голова с проседью, у этого человечка, который, к моему ужасу, кажется, принимал меня за Мари-Кристин. - Дай же на тебя посмотреть! - сказал он, немного ослабив хватку. Меня смутила страстность и пристальность его взгляда. Я потупила глаза. Он был глубоко растроган увиденным, очень глубоко - в глазах его стояли слезы.

- Ma pauvre petite39... - сказал он и снова прижал к груди. Ребра мои взвизгнули от боли. Он трижды поцеловал меня в обе щеки и тут же повторил всю процедуру. От его волос исходил странный резкий запах. Он сказал, - а говорил он на быстром, малопонятном французском, который, заметив мой растерянный вид, сменил на быстрый и совсем уж не понятный английский, - он сказал, что был оглушен известием о моей аварии, возмущен поведением властей, намеренно не пускавших ко мне родных, и счастлив найти меня в такой хорошей форме. Он готов забрать меня домой. Сейчас же. Сию минуту. Машина ждет на улице.

Сестра Мари-Тереза в отчаянии заломила руки. Мне стало жаль её. Я предложила ей по-французски позвать доктора Вердокса.