Йоанна Усарек - Мартин

Йоанна Усарек

Мартин

Перевод Йоанны Усарек и Владимира Луцкера

Невозможно "быть добрым". Можно только любить. И жить cообразно тому, что любишь...

Чуть ли не битый час сижу я над этим листком бумаги и просто не знаю с чего начать. Уже от самой мысли о необходимости подыскивать слова и строить предложения наваливается такая жуткая усталость, что хочется только одного добраться до постели и уснуть. Но рано или поздно, а все равно придется выложить тебе все, что у меня на душе, иначе ни сам я не смогу успокоиться, ни ты, уж точно, не оставишь меня в покое. А во мне, пойми, во мне живет одно единственное чувство - я чувствую себя до смерти уставшим.

Попробовать бы измерить все те усилия, которые каждый день мне приходится прилагать на простейшие действия - сесть в коляску, слезть с нее, перевернуться; с боку на бок, со спины на живот, и еще на массу подобных то я запросто мог бы сравнить себя с шахтером в забое. А без твоей помощи я уже и совсем бы пропал. Иногда прямо поражаюсь - одним простым движением тебе удается избавить меня от стольких мучений. Порой лежу, бессильный - как тот кабан с перебитым позвоночником, которого видели мы однажды в лесной сторожке - и мне противна сама мысль, что нужно бы как-то приподняться. В такую минуту - когда ты наклоняешься надо мной - нет цены... знай, что просто нет цены твоим рукам.

А ведь этот смертельный бой с собственным телом истощает не только мои физические силы. Меня коробит осознание моей беспомощности, неуклюжести, в конце концов отсутствие эстетики во всем этом. Раздражают меня уже сами слова, которыми нужно все это называть: подтянуться, передвинуться, переместиться... - лучше умолчать о прочем. Я часто думаю о том, что если бы ты захотела рассказать своим подружкам по институту, что тебе приходится тут со мной переживать, они отказались бы тебя слушать. А уж если бы ты вздумала изложить им это во всех подробностях, то они сочли бы твой рассказ просто бестактным.

К тому же еще я стал гораздо менее стойким к боли, нежели раньше. Ты же знаешь меня, сама говорила, даже помню, когда и кому, что "пока Анжею не оторвет руку - он и не заметит". Тебе было тогда тринадцать лет, моя Ясновидящая Головушка. Но теперь, увы, я уже не тот, что прежде. Я боюсь боли еще до того, как она появится. Предполагая при этом, что она вообще когда-либо перестает. У меня постоянно рвет позвоночник, и культи, и - да что там говорить - чуть ли не все, что от меня осталось. Тут речь не о жалобах, - что есть, то есть; я стараюсь как-то держаться, - но хочу, чтобы ты все это поняла --

Вот хоть сейчас - так болит, словно меня выебли. Нет мочи сидеть.

Я немножко прилег, уже чуть лучше.

Так вот, хочу, чтобы ты это поняла и не требовала от меня слишком многого. Ты все еще хочешь видеть меня таким, каким я был раньше. И Бог свидетель, как сильно я и сам хотел бы соответствовать твоим представлениям - но не могу, просто недостает сил. Не надо видеть во мне поверженного героя. Я не герой. Я - безногий, безрукий, беспомощный, бессильный, бездеятельный, и так уже останется навсегда. Я тоскую по горам, по работе, по физическим усилиям, в которых была бы целесообразность; мне до умопомрачения хотелось бы хоть несколько минут постоять, не говоря уже о том, чтобы совершить прогулку. Да, Лапонька. Мои запросы отнюдь не чрезмерны. И все-таки... О чем единственная моя реальная мечта, можешь догадаться сама.

А ведь все это, увы, еще не все. Присовокупи сюда еще такую деталь, как то, что я являюсь обузой для тебя. И не спорь - это так. В буквальном смысле этого слова. Я знаю, что сама ты так не думаешь, но мне хочется плакать от мысли, что тебе приходится таскать на себе эти мои обрубки. И черт-те что еще со мной проделывать. А то, что я сам "тоже подтирал тебе попу", когда ты была маленькой, почему-то меня особо не утешает. Равно как и твое: "Не дрейфь, писай где придется!" Хоть, признаться, трогательно это слышать. Ну ладно, попробуй повесить такой лозунг над моей постелью - вдруг и вправду поможет.

Но дело не только в подобных пикантностях, когда говорю, что я тебе в тягость. Я сам гораздо в большей степени смирился со своим положением, нежели это удается тебе. Правда-правда! Я же вижу, как ты смотришь на меня, и знаю, что ты при этом чувствуешь. Всегда знал - но теперь стал, пожалуй, экстрасенсом: я буквально вижу твои мысли, твои чувства. И вижу, что ты так все переживаешь, будто сама сидишь на этой коляске. Это доводит меня до... уж и не знаю - ну прямо не дает мне заснуть. Меньше всего хотелось бы, чтобы ты отождествляла себя со мной подобным образом. Я просто запрещаю тебе это делать! Только, вот беда, запрещать могу сколько угодно. Но, поверь, это меня окончательно добивает. Я боюсь, что ты потом до конца жизни не сможешь избавиться от каких-то кошмаров.

Но вот отчего я и вправду балдею, так это от твоего оптимизма. Ты строчишь мне целый реферат о благотворном влиянии гимнастики на здоровье и самочувствие. Перечел и рассмеялся. Будто снова услышал бабу Юлю с ее бесконечными проповедями по поводу дисциплины, воли и обязательного обливания холодной водой. Ты-таки достойная внучка нашей родной бабули! Только не забывай, что я прошел ту же самую школу. Ценю твои усилия, но позволь спросить: чем прикажешь мне делать эту гимнастику? У меня достаточно воли. Но я хочу позволить себе роскошь не превращаться в обезьяну. Я и так слишком часто уподобляюсь оной, пересаживаясь в коляску, и в паре-тройке иных ежедневно повторяющихся ситуаций. Мне не хочется пресмыкаться как червяк на ковре - это, извини, курам на смех. Да и тебе подобная картинка вряд ли доставит эстетическое наслаждение. Знаешь же, что я не боюсь физических нагрузок. А если ты питаешь сомнения на этот счет, то, клянусь, я готов бы упражняться с утра до вечера, если благодаря этому смог бы освободить тебя, скажем, от необходимости помогать мне в ванной, либо облегчить твои хлопоты надо мной еще как-нибудь иначе. Да и самому-то хотелось бы быть чуть более независимым. Но, ничего не поделаешь - я стал Гулливером в Стране Твоих Спасительных Рук; без тебя я бы просто утонул в своих собственных испражнениях. Так что, прости подлеца, придется тебе выписать мне освобождение от этой самой гимнастики.

Пишешь, что я изменился, что тебя расстраивают мои "отключки" и т.п. вещи. Голубчик, а как бы мне удалось не измениться, когда все вокруг так основательно переменилось? Изменились отношения между мной и вещами, между мной и другими людьми, между мной и жизнью вообще. Впрочем, неужто я и в самом деле так сильно изменился? Боюсь, что как раз наоборот - дело в том, что я не могу и не хочу измениться. Да и что такое эти, как ты их называешь, "отключки"? Ты не находишь, что вся моя теперешняя жизнь это одна сплошная "отключка"?