Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

Альмень укоряюще хохотнул и махнул рукой.

— Я их ризал столько, товарищ лейтенант, сколько у Солдаткин на лице веснушка.

Поймать барашка старику помог Альмень, причем сделал он это с завидным проворством.

Прощаясь со стариком, Казаринов все-таки заставил его взять на память мундштук.

— Самому не пригодится — подарите сыну.

Больше всего Казаринов боялся, что, очутившись в руках Альменя, барашек поднимет такой истошный крик, что взволнуется все овечье стадо и часть его последует за ним. Но этого не случилось. На руках Альменя барашек вел себя по-наивному доверчиво и спокойно. Овцы даже не заметили исчезновения своего несмышленыша-потомка и продолжали мирно щипать траву.

Перед тем как углубиться в лес, Казаринов еще раз вскинул к глазам бинокль и навел его на полусожженную деревню. К трем, машинам, стоявшим посреди улицы у кирпичного дома, подъехали шесть грузовиков с высокими надстроенными бортами из неструганых досок.

В кузове первой машины сидели четыре солдата с автоматами. «Приехали за колхозным стадом», — подумал Казаринов и, на прощание помахав старику рукой, первым двинулся в глубь леса, где остались ждать товарищей Солдаткин, Вакуленко и Плужников.

Последние сто метров култымовской топи чуть не стоили жизни группе Казаринова. Зыбкая трясина болота поросла застарелой осокой, ленточные тонкие стебли которой были острее бритвы. На бурых плесах лопались пузыри изрыгая гнилостные запахи сероводородных газов. От прелых удушливых запахов дышать становилось все труднее и труднее. С ног до головы перепачканные в черной торфяной грязи, бойцы походили на чертей. Иссеченные осокой лица кровоточили. Болотная жижа лезла в дула винтовок и автоматов, просачивалась в затворы… А остановиться, лечь — значило погибнуть. Сухие валежины хотя были лишней тяжестью, но если б не они, то вряд ли удалось бы без них преодолеть последний болотный километр.

Положив подбородок на скрещенные руки, Солдаткин лежал на животе. Грудью опираясь на жердь, он, подобно рыбе, выброшенной на берег, раскрыл рот и часто дышал. По его грязному опухшему лицу ручьями стекал пот.

— Что, плохо? — спросил Казаринов, ползший следом за Солдаткиным.

— Сил больше нет, товарищ лейтенант.;. Сердце останавливается… В голове не то туман, не то черт знает что, — тяжело дыша, проговорил Солдаткин.

— Отдохни немного, Никола, — и поползем дальше. Осталось ведь всего ничего. Видишь — кусты начинаются. Там кончается топь, там встанем на ноги.

После короткой передышки поползли дальше.

Первым из топи выбрался Иванников. Следом за ним встал на ноги Альмень. На самом краю болота Вакуленко заспешил, норовя поскорее выбраться из трясины, и чуть было не утопил трофейный автомат. Весь тяжелый переход через опасное место сержант Плужников молчал. Заговорил лишь тогда, когда дополз до затвердевшего травяного наста, поросшего зеленым мхом, в котором розовела еще не созревшая клюква.

…И вот все шестеро поднялись на трясущиеся в коленях ноги. Стояли и молчали, тяжело дыша и глядя назад, в сторону топи, которая отняла столько сил и столько раз леденила души смятением и страхом перед гибелью в бездонной пучине.

Казаринов почувствовал, что наступили минуты, когда все решит приказ командира. Голосом, в котором прозвучала уверенность в себе и в людях, вверивших ему свою судьбу, он скомандовал:

— Привести в порядок оружие! Всем почистить одежду и умыться! Таких чертей, как мы, чего доброго, свои примут за немцев и обстреляют.

Вакуленко сел на шаткую кочку, посмотрел из-под ладони на солнце, садившееся за лесом, и принялся выливать из сапог вонючую болотную жижу. Иванников открутил крышку масленки, где у него в одном отделении хранился самосад, который дал им на дорогу пастух, а в другом — обрезанные на одну треть спички и обломок спичечного коробка с серой. Свернутую по величине закрутки газету он достал из клеенки, которую хранил в нагрудном кармане гимнастерки вместе с красноармейской книжкой и комсомольским билетом.

Самокрутку сворачивал неторопливо, будто священнодействовал. Блаженно затянувшись крепким самосадом, Иванников посмотрел на Солдаткина, и в глазах его засверкало озорство.

— Ты чего, Иванников? — спросил Вакуленко, который догадывался, что в голове Иванникова созревает очередная подначка. — Что-то вспомнил? По глазам вижу.

— Хватит точить балясы! — строго сказал Казаринов. Приготовиться всем к последнему броску! Протереть затворы и патроны, проверить гранаты. Через тридцать минут двинемся. Первыми пойдут Иванников и Альмень, за ними — Плужников, Солдаткин и Вакуленко. Последним пойду я.

Через полчаса, отдышавшись, сбив с себя ошметки грязи, все шестеро умылись в крохотном плесике болота и двинулись по направлению к реке. Слева и справа слышались глухие залпы орудий и разрывы снарядов. По звукам, доносившимся справа, Казаринов понял, что стреляют на левом берегу реки в сторону правого берега. Причем через две-три секунды после каждого орудийного залпа, доносившегося спереди, слышался более глухой разрыв справа и сзади. «Бьют наши пушки. Ведут методический, по площадям», — подумал Казаринов, и эго еще больше утвердило его в мысли, что старик пастух был прав и линия фронта находится где-то близко.

Клонившееся к закату солнце лишь кое-где освещало вершинки высокого ольшаника. Над болотом сгущались сумерки. Казаринов остановил бойцов. Решил сделать последние наставления. Но не успел он собрать их в круг, как впереди послышались странные звуки. Через минуту до слуха всех шестерых донесся звук, похожий на громкое чиханье. Бойцы быстро залегли, приготовив оружие к бою.

Вакуленко лежал с гранатой на боевом взводе и, чуть подавшись назад, уже занес было руку, готовый по первому знаку командира метнуть ее туда, откуда только что донеслись звуки. Сильный и длиннорукий, Вакуленко метал гранату дальше всех. В этом Казаринов убедился две недели назад, когда группа наткнулась на разъезд немецких мотоциклистов, свернувших с большака на лесную дорогу: только граната Вакуленко долетела до цели. Остальные разорвались, не причинив фашистам вреда. Именно она, граната Вакуленко, спасла маленький отряд Казаринова. После этой стычки Григорий приказал беречь гранаты на самый последний, безвыходный случай.

Мысль Казаринова работала четко. «Если это засада немцев и они нас заметили, то чего бы им выжидать? Самый раз обстрелять нас, забросать гранатами и загнать всех в гиблую топь… А если наши, то чего они расчихались? Простудились? И вообще, что они здесь делают? Днем перейти реку невозможно, она просматривается немцами. Пастух особо напомнил об этом».