Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

— У меня только одна просьба, товарищ полковник: не разлучайте меня с моими бойцами. Шесть недель, которые мы прожили по ту сторону реки, сроднили нас. Мои ребята пойдут за мной в огонь и в воду.

— Такие бойцы нам нужны, лейтенант. Ваши хлопцы останутся с вами. Теперь у меня к вам просьба.

— Приказывайте. Я готов!..

— В саперной роте три дня назад насчитывалось всего двенадцать человек. А сегодня — и того меньше. Обещают прислать пополнение, но пока… Улита едет, когда-то будет. Вы в пиротехнике что-нибудь смыслите?

— В училище когда-то изучал.

— Не забыли, как ставить мины, разминировать, подводить заряды под фермы мостов, подрывать железнодорожное полотно?

— Думаю, что нет.

— А если что и забыли, напомнит командир роты капитан Павлищев. Он у нас в саперном деле — маг и волшебник. Итак, лейтенант, с завтрашнего дня вы — командир саперного взвода. — Полковник посмотрел на начальника штаба, который успевал сразу делать два дела: внимательно слушать командира и делать записи в журнале боевых действий. — Ваше мнение, Георгий Иванович?

— Если лейтенант сумел вырваться из чертова котла живым-здоровым, с документами, да еще вывести бойцов, то саперным взводом командовать сможет, — ответил начальник штаба, приглаживая ладонью ежик коротких черных волос, которые у него росли низко, спускаясь почти до самых смолянисто-черных бровей. — Думаю, что лейтенанту и его орлам нужно до утра хорошенько выспаться, завтра привести себя в божеский вид, получить обмундирование и включаться в боевую жизнь полка. Где сейчас ваши бойцы?

— В землянке у разведчиков.

— Как они туда попали? — удивился начальник штаба.

— Нас всех забрал к себе… Степан, из разведроты…

— Ну и как он? Впечатляет?

— Более чем впечатляет. Мы были свидетелями, как после култымовских топей Степан вел через речку «языка».

— Степан у нас па вес золота, — сдерживая про решающийся хохоток, сказал Начальник штаба. — Поклялся, что до тех пор не погибнет, пока не притащит живого Гитлера.

— Ну что ж, лейтенант, сегодня спите в землянке у Степана, а завтра — в распоряжение капитана Павлищева. — Полковник протянул Казаринову руку.

Связной, следивший из темного угла землянки за разговором полковника с лейтенантом, не дожидаясь, пока его окликнут, встал с нар и вышел на свет.

— К разведчикам, товарищ полковник?

— К Степану. Да скажи, чтоб накормили.

У выхода из землянки Казаринов остановился.

— Что-то хотели сказать? — спросил командир полка.

— Можно мне сейчас навестить тяжело раненного бойца?

— Сейчас, ночью?.. Может, отложите это на завтра?

— Лучше бы не откладывать.

Полковник бросил взгляд на связного.

— Проводи лейтенанта в медсанбат! И подожди его там. А оттуда — в землянку к Степану.

После промозглой сырости землянки сухая августовская ночь пахнула мягким теплом и нежными запахами душистых трав.

В небе тонким ломтем недозрелого арбуза висел месяц. Вокруг него, поблескивая бледно-золотистыми искорками, в просветах между темными кронами деревьев перемигивались звезды. Дорога шла лесом. Связной шагал, легко помахивая палочкой.

В километре от передовой тишина ночного леса показалась Казаринову какой-то затаившейся, ненатуральной. И все-таки дышалось легко, свободно. От встрепенувшейся в траве птахи Казаринов теперь не шарахался в сторону, как все сорок с лишним последних ночей по ту сторону речки, по которой проходила теперь передняя линия фронта.

Чем глубже в лес, тем накатанней была дорога. Кое-где под ногами попадались выбоины. Молодые стройные березки между темными дремучими елями, упирающимися своими разлапистыми ветвями в землю, казались светлыми даже ночью. Кое-где над самой дорогой низко склонялись тонкие плети орешника. Несколько раз Казаринов пропускал ветку орешника между пальцами в надежде на ощупь сорвать орех, но, видно, по этой дороге ходили днем, а поэтому вряд ли острый солдатский глаз не разглядел в зеленом лопушистом гнездышке созревший плод.

— Какой адрес вашей части? — спросил Казаринов у связного.

— Почему нашей? Теперь уже и вашей, — ответил связной и дважды повторил адрес полевой почты полка.

— Долго идут письма из дому?

— Смотря где дом. Вот мне, например, из Красноярска письма идут по две недели. А командиру полка из Москвы — всего пять-шесть дней.

— А кто это был в штабе с полковником?

— Начальник штаба, Дроздов, мировой мужик. Только очень рисковый. С утра до вечера в батальонах.

— Ты не обижайся, сержант, что из-за меня тебя ночью гоняют из конца в конец по передовой, — сказал Казаринов, с трудом поспевая за связным.

— Такая у меня служба, — благодушно ответил связной. — Днем высплюсь. Я при артобстреле дрыхну лучше.

А когда тихо — мне все дом снится, и почти всегда по-плохому: то мать умерла, то отца убили, то в деревне пожар… А вы полковнику приглянулись, товарищ лейтенант.

— Почему тебе так показалось?

— Уж кого-кого, а полковника-то я знаю, будь спок.

С первого дня войны при нем. А командира саперной роты капитана Павлищева недолюбливает…

— Это за что же?

— Трусоват. Правда, два диплома имеет. Не любит ходить, где опасно. А дело свое знает туго. Своих саперов так вымуштровал, что те мину за версту чуют.

— Что ж, это хорошо, — отозвался Казаринов.

— Кто же говорит, что плохо? А вот трусоват… Зато старшина в роте — лучше отца родного. Тоже москвич. Жил на какой-то Собачьей площадке. Есть такая в Москве?

— Есть.

— На этой площадке люди живут?

— Конечно люди.

— А улица под названием Коровий брод в Москве есть? — не унимался связной.

— Есть.

— И какая-то Хавкина Шалаболка тоже есть?

— Хавская Шаболовская, — поправил связного Казаринов.

— Еще хуже… Чуть ли не матерно. Неужели вы в Москве не могли путем назвать свои улицы? Ведь столица же. Разные иностранцы приезжают, да и от своих как-то совестно. Вот у нас в Красноярске…

Что есть хорошего у них в Красноярске, связной сказать не успел. Снаряд, разорвавшийся метрах в пятидесяти справа от дороги, озарив огневым всплеском темень леса, хлестнул воздушной волной Казаринова и связного так, что они упали на землю.

— Ого, здесь тоже стреляют!.. — сказал Казаринов, поднимаясь.

— Это он, гад, сон ломает. Боится, чтоб пехота в землянке завтрак не проспала.

Разговор о Москве оборвался сам собой.

— Подходим, лейтенант. Вы только не очень задерживайтесь, а то он, гад, через полчаса начнет такую побудку!.. Лучше ее переждать в землянке, чем в лесу. Я этих шальных снарядов не люблю больше всего. Уж в бою — там не обидно, а так, по-глупому, на дороге, — никакого расчета. Вчера на этой самой дороге нашего почтальона прямым попаданием накрыло. От писем одни клочки остались. А от самого — и не спрашивайте.