Мери Вейо - Рассказы

Огни на улицах погасли. Все разом. Дома теперь поспокойнее, решил он. Вернувшись домой, Куяла осторожно проскользнул в свою комнату. В девять вечера придет дворник запирать ворота. Сначала послышится взвизг, будто кому-то прищемили палец, потом хлопок, похожий на холостой выстрел, - эхо будет долго отдаваться под сводами пустого двора... И такая вдруг тоска на него навалилась, что он чуть не заплакал. Этого еще недоставало! Куяла немедленно встал и вышел в прихожую, сел в кресло за журнальным столиком и начал читать газету. Он быстро пробежал глазами стереотипные разглагольствования о рождестве на первой странице, потом "умилился" цветной фотографии - маленькая девочка с восторгом разглядывает витые свечи, и наконец добрался до рождественского рассказа и сусальных стихов. Одно в них достоинство - мгновенно вылетают из головы, мелькнула мысль. Надо немного взбодриться, решил он и пошел на кухню варить кофе. На дне кофейника темнел толстый слой гущи. Он вспомнил, вроде бы он уже выпил кофе. Вернулся в прихожую. Двери были раскрыты - и он впервые вошел на половину хозяйки. Включить свет не решился - а то еще соседи заметят. Яркий луч от фонаря падал на стеклянную дверцу буфета, уставленного посудой и серебром. Свет был красноватым, и потому казалось, что в серванте полыхало пламя. Куяла тихонько вышел из комнаты в переднюю и сел там в темноте. Отчаяние охватило его.

Никому все равно нет дела до того, кто он такой, что он тут делает и какова его жизнь. Он мог понадобиться разве что судебному исполнителю. Разыскали же его прошлой осенью. Два года Куяла уклонялся от уплаты налогов. Еще бы два годика продержаться, и за давностью срока простили бы. Его наказали штрафом в семьдесят пять тысяч марок в родном приходе.

В тот год Куяла нигде не работал, ему приходилось жить на выигрыши от карт. Хорошо еще, что он играл в карты отменно. Каждый раз с ним повторялась одна и та же история - все думали, что он новичок, ни разу в жизни не брал их в руки, а он был королем покера, играл беспроигрышно.

Когда Куяла осиротел, он отправился в армию, учеником в военный оркестр. Это при полном-то отсутствии слуха! Два года с грехом пополам он бил в тарелки, пока его не выставили. Потом он устроился в психушку санитаром, правда, с испытательным сроком. Среди больных был красавец капитан. Куяла купил ему однажды вина. А тот опьянел и начал всех угощать прямо из бутылки, а потом ворвался к лечащему врачу. Куяла, конечно, всыпали перцу, и он снова остался без работы.

Прошедшая жизнь проходила перед его глазами точно кинолента. Когда ты один в рождественскую ночь, в этом нет ничего удивительного. Так он сидел, ни о чем больше не думая, ни о чем не жалея. Постепенно настроение его переменилось. Тоска отпустила. Идти больше никуда не хотелось. На душе было хорошо и покойно. Наступило рождество. И стало понятно, для чего эта торжественная тихая ночь и этот свет во мраке. Он смотрел и смотрел в эту таинственную тьму, стараясь заглянуть в самую суть, пока не различил в ней свет и краски. Казалось, так будет длиться вечно. Куяла словно сроднился с этой комнатой и с этой ночью, в которой боролись свет и мрак. И свет все ширился и ширился... Они стали дороги и близки ему. И сам он будто стал кому-то очень дорог.

Акселератка

Перевод Т. Джафаровой

В серую дождливую погоду в трамвае - как в зале ожидания пригородной станции. Духота, тусклое освещение, а высоко на стене, недоступная подросткам, красуется реклама почтового банка. Кондуктора почти не видно, хотя он с важностью расположился на высоком сиденье.

За неимением часов я попытался определить время по билету. Цифры, выбитые на нем, это как раз продолжительность одной поездки. Был тот самый сумеречный час, когда в оконных стеклах видишь сначала свое отражение, а сквозь него различаешь улицу. Я стоял у выхода, держась за поручень. Трамвай свернул на узкую Алексантеринкату, и сразу стало темно, как в погребе. Удивительно, до чего в природе все темнеет к зиме, а затем преображается и светлеет. Маленькие автомобильчики появляются из тумана, проезжают мимо и снова пропадают в молочной дымке.

Рядом со мной стояла стройная женщина. Я потихоньку разглядывал ее. Красивые ноги. Изящный овал лица, тонкие брови и густые ресницы, прозрачная голубизна глаз. Еще долго, быть может, эта нежная кожа не утратит своей свежести. Я где-то читал, что клетки в организме полностью обновляются раз в семь лет.

Трамвай остановился, и народу высыпало - целая туристическая группа. Молодая женщина продолжала стоять. Она не пожелала сесть, хотя в вагоне появились свободные места. Проехали мимо гауптвахты. Часовой стоял на посту, широко расставив ноги. Рядом с ним на кронштейне висел колокол. Я подумал, что в случае бомбежки часовой вполне бы мог встать под этот колокол и поместиться там с головой. Кстати, на голове у него была зимняя шапка. Выходит, уже зима, раз военные надели меховые шапки. Правда, они почему-то надевают их за два месяца до холодов и снимают на месяц позже, чем гражданские.

Зимой в Хельсинки многие парни ходят вообще без головного убора. Интересно, каково им в армии? Когда впервые надеваешь меховую шапку, то невольно клонишь голову набок, как под тяжестью груза. Шапка сама по себе не тяжелая, просто голове в ней тесно и неудобно. Зато волос не ощущаешь, пока не начнешь их расчесывать...

Светловолосая женщина вышла. Я вдруг почувствовал, что вместе с нею потерял все самое дорогое в жизни, и выпрыгнул из вагона на следующей же остановке. А трамвай так никуда и не поехал. Вот цирк. Оказывается, уже конечная. Я быстро дошел до угла и сделал вид, что изучаю названия улиц. Ни души. Прошел для верности еще квартал. И тут увидел ее, она шла мне навстречу. Я сразу кинулся к ней с вопросом "как пройти...".

- Это там. Вам нужно было сойти на первой остановке после моста.

Значит, она обратила на меня внимание в трамвае! Женщина спустилась в подвальчик. А я смотрел из-за витрины, что она будет делать. Внизу на полках лежали разные сорта хлеба, а стены, от пола до потолка, были забаррикадированы пачками хрустящих хлебцев. Представляю, какой тут великолепный резонанс! Да еще продавщица молодая и, стало быть, горластая...

Светловолосая красавица показалась на лестнице. Она внимательно глядела себе под ноги. Бедняжка! Под мышкой она держала пакеты, а в руках - бутылку молока.

- Можно вам помочь? - спросил я, выхватывая бутылку.

- Возьмите ее и быстро идите за мной. - Тут она впорхнула в какую-то подворотню, глухую, как деревня, и исчезла из виду. Подворотня, как назло, все куда-то заворачивала и заворачивала. В самом конце ее, как сквозь щель в заборе, тускло светился двор. Одной рукой я крепко прижимал к груди ледяную бутыль. Пожалуй, слишком крепко, потому что холод проникал сквозь кашне и рубашку, хотя у меня их было целых две - под нейлоновой еще и трикотажная. Другой рукой в темноте я нащупывал дорогу, Точно слепой.