Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 2

Мороз отпускал. Выплыла луна — большая, холодная — и осветила тупые вершины сопок. Заискрились безжизненно лиственницы. Снег казался серым. Тени палаток ступеньками легли на тропинку, и Анатолий спускался по ним как по лестнице, с чувством отверженности. Всё было чужим и жестоким — и луна, и сопки, и лес, и лагерь, и люди, а жизнь казалась бессмысленной и ненужной.

Захотелось посидеть у открытой дверки печки, вспомнить что-то домашнее, далёкое и почти забытое. Он распахнул дверь и вбежал в палатку.

У разрумянившейся печки плотным кружком сидели незнакомые парни. Сколько же тут собралось их, любителей прокатиться за чужой счёт. Они варили чифир, сквернословили и вели себя с непостижимой наглостью. Что оставалось делать? Анатолий молча поплёлся в свой угол.

Почти сразу же пришли Гурунидзе и старик.

Явился из нарядной и бригадир.

Впервые Анатолий видел Кротова озабоченным. Его ни о чём не спрашивали. Никогда не поздно узнать неприятность.

Наконец бригадир горестно улыбнулся.

— Как по-вашему, сколько выработала сегодня бригада?

— Двэсти, не мэньше! — не задумываясь, ответил грузин, блеснув глазами.

— Пятьдесят процентов.

— Зачэм так гаварыш? — вскочил Гурунидзе и протянул ладони. — Сматры! Выдыш? Так чэм эты клынья закалачыват? Может, галавам? А? — почти простонал он.

— Да, что-то надо думать. На общем котле оставаться нельзя, — тихо сказал Кротов и начал раздеваться.

Больше никто не проронил ни одного слова.

…Закрутилось колесо жизни. В шесть — подъём, в семь — развод. В девятнадцать — возвращение в лагерь. В двадцать один — вечерняя поверка. Целый день на морозе с кайлом и кувалдой. Пальцы потеряли чувствительность и не сгибались. Анатолий обратил внимание, что всё в нем начинало тупеть и даже мысли, возникая, сразу же потухали.

На прииске было геологоразведочное бюро. Кротов советовал обратиться непосредственно к техноруку и, заручившись Его согласием, подать заявление администрации лагпункта.

Техноруку Попову было уже за сорок. Был он плотный, краснощёкий, с большими усами, мохнатыми бровями и таким грозным взглядом, что сразу пробирал страх. Когда он заходил в зону, то Его громовой голос слышался во всех палатках. Ругался он крепко. Перепадало всем, включая и начальника лагпункта. Особенно доставалось обслуге и ворью. Его боялись.

Обратиться к техноруку Белоглазов так и не решился. Но когда Кротов категорически стал настаивать, объясняя это общими интересами, он подал заявление начальнику лагпупкта. Через несколько дней Его вызвал уполномоченный.

— Э-ээ. Плохи ваши дела, Белоглазов. С такими процентами не много надежды вылезти из общего котла. Да и статьишка у вас?

Если бы не статья… Но что делать? Он и сам знал, что с таким формуляром дальше забоя — запретная зона…

Разговор зашёл о Его взаимоотношениях с Красновым, Колосовым и другими. Это Его потрясло. Почему уполномоченный спрашивал о старых друзьях? Неужели что-нибудь и у них?

Нет, нет, этого не может быть. Но правильно ли он поступил, отрёкшись от прежней дружбы?

Анатолий снова начал вспоминать весь свой разговор в оперотделе.

Он не мог понять, почему уполномоченный так интересовался Кротовым. Куда он гнул? Что имел ввиду?

Знает ли он Улановского? Уполномоченный назвал Его шпионом из Коминтерна. Весь лагерь знает, что это старый большевик, и с ним считаются даже жулики.

Белоглазов повернулся лицом к стене. Вспомнил, как уполномоченный неожиданно спросил фамилию «ошпаренного». Так звали Налимова за содранную на виске кожу.

Налимов тоже заметная фигура в лагере. Иногда он приносит Кротову газеты и подолгу разговаривает с ним. Но что в том плохого, Если их бригадир живёт не одной заботой о пайке?

«Я бы за вас похлопотал, но надо сначала убедиться, что вы не против нас и не враг».

Враг? Белоглазов сосредоточенно наморщил лоб. Да разве тут много, врагов? Ну Если посчитать заключённого их бригады Мелевского, в котором много озлобленности… Не скрывает своего возмущения Гурунидзе. Но почему-то о них уполномоченный даже не заикнулся, хотя грузин больше всех болтает.

«Научиться читать мысли по отдельно оброненным словам… А там откроется дорога не только в геологическую службу».

Неужели уполномоченный посчитал, что он готов схватиться за любую соломинку? Какая же мерзость! За кого он Его принимает?

Анатолий схватился за голову и прикусил губу.

Загрохал дровами Кротов.

— Ну что, бывший, крутитесь? Идите погрейтесь, пока свободно и Ещё горит, — проговорил он, посмеиваясь, и покосился на нары. Люди уже спали. У второй печки сидело трое, докуривая общую самокрутку.

Белоглазов подошёл и сел рядом.

— Напрасно мучаетесь. Предложили — или соглашайтесь, или сразу отбой. По мне так лучше бывший кандидат, чем какой-нибудь прохвост, — заговорил он весело.

— Откуда вам известен мой разговор с уполномоченным? — вспыхнул Белоглазов.

— Догадаться немудрено. Я же стреляный воробей. Удивляться тут нечему: служба Есть служба, она была и будет. Важно, чтобы выполняли Её люди, не утратившие порядочность.

— Но почему он предложил это мне?

— Почему вам? — Кротов улыбнулся. — Вы инженер, бывший кандидат, человек молодой, попавший впервые в жизненную бурю. Фигура самая распространённая, так сказать, представитель большинства интеллигенции. Предложение заманчивое…

Лёгкость тона, с каким говорил Кротов, обидела Белоглазова.

— И вы могли подумать… — перебил он Его с возмущением.

— Тогда я не говорил бы с вами. Я вижу, вам нужен совет, — посмотрел на него мягко Кротов.

— Да.

Анатолий Белоглазов рассказал, о чём с ним говорили в оперотделе.

— То что вы отреклись от друзей, может быть, не совсем правильно. Теперь забудьте и думать об участии их в вашей судьбе. Любая ложь — это уголок для паутинки. А как поступить, решайте сами. — Кротов похлопал Его по плечу и ушёл…

В этот день Белоглазов особенно устал. Кружилась голова, перед глазами плыли радужные пятна, да и бушлат стал чужим, широким.

Кротов шёл рядом и разговаривал со стариком. Анатолий не прислушивался, улавливая лишь отдельные фразы. Они говорили что-то о дополнительных «довесках», выносимых тройкой НКВД по Дальстрою малосрочникам с пятьдесят восьмой статьёй.

Мороз опять спал, и шёл сухой мелкий снег. Недалеко от проходной стоял домик охраны. Рядом с крылечком чернела помойка, и тут же, скатившись вниз, валялась оленья голова. Эта смеющаяся безгубая голова произвела на Белоглазова потрясающее впечатление. Ночью Ему снились целые пирамиды голов.

Он проснулся в холодном поту, встал, напился воды и снова лёг. И только закрыл глаза, как снова увидел себя в колонне. Вот уже развод подходит к домику — и душа замирает: не утащил ли кто? Нет, тут. Вон она, только присыпана снегом. Тагиров задержался у вахты, лучшего и не надо. Одним прыжком он у свалки. Даже удивился, как ловко у него получилось. Он тянет изо всех сил, но что такое? Слышится голос Сергея: «Не трогай, моя». Им овладевает Ярость. Он рвёт, тянет…