Эрве Гибер - Причуды Артура

Уже минуло полчаса, как подросток шел следом, и заметивший его Лапочка время от времени оборачивался, чтобы проверить, по-прежнему ли он тут. Каланча шагал сзади по зловонным лабиринтам вдоль стоячего канала, меж рыночных прилавков, которых продалось протухшее мясо и гниющие фрукты. Они не могли касаться друг друга, но пытались приблизиться друг к другу с помощью этого третьего, дабы чужак стал тайным проводником их дыханий, которые, словно противоборствующие газы, не могли встретиться, не помешав друг другу, сразу же выветрившись или взорвавшись синеватыми и смрадными огнями, и третий делал их союз чище. Молодой француз предложил им денег, и они отвели его в рыбацкую гостиницу; как только дверь затворилась, они набросились на него, словно на зверя, чтобы его загрызть, но на самом деле — чтобы его любить, или любить друг друга, обмениваясь слюной. Кончая, Лапочка ужаснулся, взглянув на юношу: на месте молодого и красивого лица показался череп, беззубый рот оголял бледную и сухую впадину, которая, мерещилось, задыхается в хрипе, голова, не подпираемая подушкой, с силой запрокинулась так, как если б под ней сломался позвонок, белесые глаза вываливались из орбит, в полутьме виделось, как нос отделяется от кости, и склонившемуся над ним Лапочке, сперма которого только что брызнула юноше на плечо, когда Артур дрочил тому с такой силой, что могла бы сломаться кисть, показалось, что он сам стал черной фалдой плаща могильщика и пьет последнее дыхание жизни.

В Буде или Пеште они очутились утром 15 декабря, нагишом пытаясь пустить воду в запотевшем шланге некоего банного заведения, охваченные на открытом воздухе холодом, заманенные нескончаемой туманной поволокой, простиравшейся перед ними, в которую они ступили, невесомо проплыв по трем ступенькам мраморной лестницы, спускавшейся в текучие и бурлящие разводы тумана, рассвет только начинался, баня открывалась в шесть, туда направлялись рабочие, прежде чем спуститься в рудники или войти в конторы, огни на четырех пилонах, окружавших бассейн, погасли, а они по-прежнему плыли в теплом тумане против сероватых, видимых лишь наполовину фигур, внезапно обретавших очертания тощих стариков в резиновых шапочках, игравших кто в шахматы, кто в карты на плавучих досках, с голым торсом на холоде, все остальное в кипучей воде, в которую они и нырнули, толкнув какого-то алкаша, Артур и Лапочка, с вновь показавшимися над водой и испускающими пар плечами, продолжая кругосветное путешествие, подивились, что некоторые мужчины, вытянув руки, неподвижно держали перед глазами куски черной пленки, они подняли головы и увидели, как над паром, то взмывая, то опускаясь, кружат вороны, но люди смотрели не на них, они давно к ним привыкли, по пару навстречу друг другу бежали потоки восходящей или же нисходящей силы, являвшие куски окружающего пространства, и над их головами поднимались показывались своды, минареты, башни, крытые галереи обрисовывались и через несколько мгновений исчезали, будто миражи; внезапно, глядя в сторону, куда указывали обрывки черных лент, они заметили на белом полотне тумана, совсем рядом с усеянным брешами бронзовым кругом (лучи света, проникавшие, скрещиваясь, внутрь мавританской бани, пускали по поверхности воды отблески звезд) бледный диск солнца, поглощаемый черным лунным полумесяцем, это было первое затмение, которое они видели в своей жизни, и они смотрели на него до слепоты, и вместе загадали желание.

В Сингапуре, за общим столом таверны они познакомились с приветливым европейского вида субъектом, несколько загадочным, представившимся преподавателем по клавесину и наставником некоего молодого графа, только что унесенного в могилу грудной жабой, после смерти которого он пустился странствовать по свету, чтобы отыскать нового ученика. Артур подумал доверить ему Лапочку, но плата за обучение была слишком высока, а Лапочка не только не пел, но все время сидел, развалившись на стуле, не говоря уже о его склонности рыгать и пукать. У человека была заметная особенность: он постоянно держал рядом с собой, словно приклеенный к огромному черному пальто, такого же цвета объемистый растяжной мешок, старательно завязанный несколькими шнурками, скрепленными подозрительной восковой печатью. Если у человека спрашивали, что в мешке, он уклончиво отвечал:

— Партитуры, листки с молитвами и розги для моих учеников.

Они же представляли вещи более страшные: расчлененные конечности любовницы, целебный помет доисторического барашка, детский глаз во флаконе, непристойные буклеты или стереоскопические виды десяти человеческих извращений. Не было и вопроса о том, чтобы попросить человека развязать мешок, как это делали прочие постояльцы, когда входили в таверну, к тому же, за общим столом он все время странно жестикулировал, вертясь на стуле и трясясь над мешком, выбирал самые громоздкие кресла, дабы ни на миллиметр не сдвинуться от своей ноши. Такое жеманничанье не могло не возбудить любопытства, а у Артура, более дерзкого, нежели остальные — в основном, торговцы игральными костями или трубками, — оно вызвало непреодолимое желание вырвать этот мешок. Как-то он помог соседу напиться и затем забрался на стол, чтобы изобразить балаганный танец, немного его отвлечь и в прыжке, который свалит его на пол, словно бы случайно выхватить проклятый мешок, но несчастный так за него цеплялся и так верещал странным пронзительным голосом, что мешок остался зажатым меж ним и креслом. Человек, которого звали месье Бёрлингтон, стал еще более подозрительным, и Артур должен был придумать иную уловку. Он решил пробраться с Лапочкой в номер этого человека ночью, когда тот крепко уснет. Они подкупили трактирщика, чтобы заручиться поддержкой, и к половине четвертого, когда человек спал мертвым сном, они, затаив дыхание, в радостной панике очутились перед его спальней. Вначале они смотрели друг на друга с разочарованием, ибо все шло слишком быстро: мешок с завязками лежал здесь, возле ширмы. Артур взял его и открыл безбоязненно, так как шнурки были развязаны, но, когда он склонился над мешком, лицо его осветилось и он почти обгорел, как от раскаленных углей. Мешок был пуст, однако из него шла козлиная вонь. Артур и Лапочка сбежали, поверив в некие злобные козни и ни минуты не сомневаясь в том, кем на самом деле был постоялец. Мешок с завязками оказался таким же дырявым, как и пальто.

Холодное течение Тихого океана выбросило их к побережью Америки. Они высадились в Сан-Диего, но местные жители были слишком негостеприимными, и они попытались, пройдя Мексиканский залив, сойти на берег более эффектным образом. В Корпусе-Кристи они захотели избавиться от своего баркаса, они вытаскивали из него все, что только могли, три дня и три ночи, тогда-то они и обнаружили, что в трюме обустроил себе жилище осьминог, они порубили его на куски и кинули их к отбросам этого мерзкого порта, они истратили последние деньги, чтобы вытащить киль из воды и отремонтировать его, но поранили руки об острые края покрывавших его моллюсков и вынуждены были бросить это занятие, они покрыли лаком всю палубу и кое-как залатали тряпками дырки в парусах. Но лодочный перекупщик сказал им, что даже подновленная, их милашка не стоит и ломаного гроша, и они полагали, что им удастся избавиться от нее в Юрике или в Юджине, и снова отправились в плавание по Мексиканскому заливу. Но течение, на этот раз быстрое, снесло их в противоположную сторону, и они, угрюмые и без денег, пробирались через Атлантику. В заливе возле Аннаполиса, где они хотели сойти на берег, не было свободных мест, чтобы встать на якорь, и они были вынуждены продолжать путь до Галифакса. Там чудесным образом одна роковая барышня купила у них лодку за кошелек, полный двадцатидолларовых золотых монет, которые недавно унаследовала от бабушки. Видя, как лодка уходит в море, Артур покачал головой и очень тихо, словно самому себе, проговорил: