Эрве Гибер - Призрачный снимок

Не могу с точностью вспомнить «Изобретение Мореля» Биой-Касареса, и история, которую я рассказываю, станет, быть может, совершенно другой. Потерпевший кораблекрушение человек попадает на охваченный заразой остров, издалека он замечает празднично одетых людей, направляющихся к какому-то дому. Он наблюдает за ними, следуя на расстоянии. Прежде чем убить или полюбить их, он хочет узнать, кто они. Здесь есть очень красивая женщина, идущая чуть вдалеке от остальных она совершает прогулку каждое утро. Он прячется за деревьями, прыгает по камням скал; ему доставляет радость даже просто смотреть, как она движется. Наконец, однажды он решается подойти к ней, но женщина не видит его, он проходит сквозь эту женщину, и она снова начинает от него удаляться. Вращаемая турбинами в подвалах дома вода заставляет работать некое изобретение Мореля; он заразил остров, чтобы тот стал вечным. Все эти люди давно мертвы, во время их пребывания здесь они позволили сначала поработить все их образы, силуэты, занятия, а потом свели счеты с жизнью. Может быть, то, что их тела попали в плен этой многомерной съемки, и определило их смерть: как только ее запустили, их кожа стала отваливаться кусками, начали выпадать ногти и волосы. Потерпевший кораблекрушение не может обнять женщину, в которую он влюбился, или заговорить с одним из мужчин, и он не может убить того, кто уже умер, он может лишь находиться среди них, ничего от них не получая. Тогда он уничтожает механизм, вода просачивается в дом, и все герои умирают во второй раз, пленки уничтожены, лучи погасли. Может быть, потерпевший крушение человек сам является одним из героев той сцены, которую придумал Морель, и это светопреставление всего лишь кульминация спектакля, которая наступает, словно пробуждение гейзера, во время наибольшего прилива. Но это не так, потерпевший кораблекрушение, в свою очередь, запускает машину, чтобы занять место в вечности возле той женщины, он начинает двигаться так, как если бы она была рядом, сообразуясь с ее движениями, надеясь на то, что однажды появится зритель, который скажет: они любили друг друга… Голография должна была бы быть роскошью, подобной бальзамированию или криогенизации: это гарантия существования призрачного двойника.

Я пошел в участок, чтобы продлить свои документы. Сфотографировался в цветном фотоавтомате на станции метро «Конкорд» в четырех разных позах. Аппараты, где на четыре снимка приходятся только две вспышки, мне не нравились: я никогда не улыбался и от вспышки невольно моргал. Я оказался в мэрии, держа две карточки с двумя лицами, на которые можно было и не смотреть, они принадлежали двум разным людям. Прошло десять лет. Можно сказать, что все случилось за десять лет. Десять лет срока действия. На прежнем помятом удостоверении, разорвавшемся пополам, склеенном скотчем, ребенок, которому только исполнилось двенадцать. Вымытая голова маленького, опрятного, вежливо улыбающегося мальчика. Короткие густые волосы. Еще совсем свежее лицо, сфотографированное в три четверти, чтобы не ослепнуть от вспышки. Блейзер, — удостоверение было выдано 22 июня 1967 года, — галстук бабочкой. В общем, довольно глупое лицо.

Потом десять лет спустя, 21 июня 1977 года. Фотографии сделаны накануне, они цветные. На этих снимках у меня недовольный вид. На мне по-прежнему блейзер, но волосы длинные и вьющиеся. Я сказал себе: «Все случилось за эти десять лет. Сегодня я не хочу ни о чем вспоминать, дабы не потерять полностью желание жить». И все-таки хотел ли я воскресить в памяти, что произошло за эти десять лет? Все целиком и очень ярко. И каким я стал, какое у меня теперь мрачное лицо.

Я попросил вернуть мне предыдущий снимок. Может быть, это единственная фотография, которая у меня была, снятая в том возрасте, с тем лицом, фотография кого-то другого. Но служащий отказал мне, он сказал, что должен оставить эту фотографию у себя, он не может, сорвав ее с документа, отдать мне, она пойдет в архив, и я, из страха показаться смешным, не настаивал. Я смотрел на свое лицо на снимке, прикрепленном скобкой на прежнее удостоверение личности, лежащее рядом с предыдущим снимком. Я заметил, что служащий поставил скобку прямо посередине моего лица. Она входила в мою правую щеку и выходила возле самого носа, и я смотрел на нее, словно на какой-то знак…

В тот день, ближе к вечеру, я вернулся домой, чтобы немного поспать и принять душ, а потом снова выйти. Приятель, с которым мы недавно познакомились, назначил мне встречу в десять часов в баре «Куполь». Должно быть, жара в тот день была изнуряющая, и, вероятно, я очень устал, так как, едва вернувшись, бросился на кровать и сразу заснул. Внезапно я пробудился с неприятным ощущением от дурного сна. Когда я лег, было светло. Теперь уже стемнело. Доносившиеся из открытого окна звуки изменились. Обычно в такие жаркие летние вечера, когда люди допоздна ходят по улицам, мне было радостно. Сейчас же я был раздосадован и сбит с толку. Я сразу же посмотрел на будильник, было без пятнадцати десять. Мне хватало времени только на то, чтобы надеть куртку, открыть и запереть за собой дверь моей небольшой квартиры, спуститься на лифте, выйти на улицу и направиться к месту встречи. Как это бывает в снах, мне казалось, что я едва могу оторвать ноги от асфальта, что тротуар двигается в противоположную моим шагам сторону, но встречные взгляды прохожих были совершенно реальными. Я посмотрел на часы и решил поймать такси, но потом спустился бегом в метро и просунул магнитный единый билет в металлическую щель. Это была линия «Вожирар-Монпарнас», стало быть, по прямой.

Поезд только остановился, и я вошел в конец первого вагона. Там я сел на одиночное откидное сидение, чтобы никто не мог усесться рядом. Чтобы не испытывать взгляда сидевшего напротив меня негра, я сел боком. Но мое внимание привлекла сцена на параллельном моему сиденье с противоположной стороны секции. Какой-то юноша с бритой головой достал из черного пластикового конверта еще мягкие и влажные фотографии: он отклеивал одну от другой и прикреплял над собой к окошку; они прекрасно прилипали к стеклу. Он демонстрировал их и казался очарованным тем порядком, который задавал этой выставке. Я пытался рассмотреть фотографии. Они были черно-белыми, почти все довольно размытые, плохого качества, форматом 13x18 без рамки. Это были сцены, снятые в помещении, чьи-то лица поодиночке и группами. Я различил девушку с длинными и вроде бы грязными волосами. Среди этого собрания были и другие бритоголовые юноши. Юноша в поезде изображал их мимику, чрезмерно преувеличивая жесты и морща лоб, и выказывал радость или же недовольство перед каждым сфотографированным персонажем. «Должно быть, его друзья», — подумал я. Некоторые пассажиры поезда, как и я, разглядывали сцену, немного оторопев. Но, почувствовав, что за ним наблюдают, юноша снова овладел собой и застыл в естественной позе; потом снова увлекся, занятый выставкой, что выстраивалась у него на глазах. И внезапно меня словно поразило громом, я не мог ошибаться: юноша лукаво вытащил из черного пластикового конверта еще мягкую фотографию, сразу же прилепил ее к стеклу, и на этой фотографии был изображен я. Я узнал свои вьющиеся волосы, свою белую рубашку, свои губы, и в то же самое время я видел, что половина моего лица перечеркнута риноскопом или какой-то перевернутой радиотрубкой. Я никогда не присутствовал на том вечере, который был снят на фото, никогда не видел этого юношу. Я прекрасно знал, что это лицо могло быть только моим (или моего двойника?), и в то же самое время это не мог быть я.