Джованни Пирелли - Энтузиаст

Солдат не двигался с места.

— Чего ты ждешь?! — накинулся на него лейтенант. — Чтоб мы подохли, замерзнув на этой проклятой горе?

— А коньяк? — сказал солдат. — Вы сказали, когда кончится подъем…

— Ты думаешь, настало время заниматься глупостями? — прокричал лейтенант в предельном отчаянии. — Если не поторопишься, я пойду один. Эй! — добавил он, увидев, что солдат решил повернуть обратно. — Что, я все время должен ранец таскать?

Солдат, бормоча под нос ругательства, вскинул ранец себе- на спину. Теперь оба они стали врагами. Теперь они презирали и ненавидели друг друга. И все же каждый из них чувствовал, что с этой минуты его собственная судьба связана с судьбой другого.

Они возвращались назад. Тропу теперь уже основательно замело. Они шли тревожно. Их гнал страх, гнала метель, завывавшая за спиной. Метель и страх слились в- их сознании воедино. Так бывает, когда непогода застает человека высоко в горах. Пока упорно шагаешь вперед, пока идешь навстречу трудностям, тебе кажется, что ты вступил в единоборство с непогодой, что ты ее одолеваешь. Но стоит уступить, стоит зашагать по дороге, ведущей к безопасному укрытию, — и ты чувствуешь, что непогода преследует тебя по пятам, злые силы природы набрасываются на тебя, стремясь уничтожить и отомстить за поражение. Теперь им обоим казалось, что за несколько минут, прошедших с тех пор, как они зашагали обратно, все вокруг внезапно изменилось к худшему: видимость стала еще ограниченней, метель усилилась, а сама местность стала как будто таить в себе еще большие опасности. Каждый из спутников считал свое положение более трудным, чем положение другого, и злился: солдат считал, что ему хуже, потому что он должен показывать дорогу, лейтенант — что хуже ему, ведь он шел позади и за спиной у него никого не было, значит, опасность больше грозила ему. Андреису казалось, что на спине, где был ранец, мундир и рубаха разорваны и ветер хлещет его теперь по голому телу. К холоду и усталости теперь присоединилось какое-то странное недомогание, смесь тошноты и сонливости. Что будет, если у него пропадет голос, и солдат не сможет его услышать?.. Боязнь потерять голос— этот кошмар часто преследовал его еще в детстве: вдруг ты в страшной опасности, хочешь позвать на помощь, а голоса нет. А этот дурень шагает, словно он тут один: ни разу не обернется. Он эгоист и бунтарь. А я хотел было взять его вестовым! Все хвастал, что знает горы, а сам идет скверно, шаг короткий, неравномерный, то почти бежит, то ползет, как черепаха. И в конце концов идем мы медленно, слишком медленно. Лейтенант потерял терпение.

— Эй! — крикнул он. — Можешь идти побыстрей?

Да Рин даже не повернул головы, чтобы ответить. Только руками

развел. Если у лейтенанта столько сил, то почему он не выходит вперед, чтобы показывать дорогу? Почему не берет обратно свой ранец?

Шли долго, но им казалось, что они топчутся все на том же месте. Все так же ограничена видимость, перед глазами все та же серая вздрагивающая пелена и бесконечная заснеженная пустыня, все тот же надрывный, злой, леденящий душу вой ветра. Теперь они ждали спуска с плоскогорья, где их застигла метель, с тем же нетерпением, с которым, подымаясь, рассчитывали на появление домов. После каждого шага они надеялись, что вот-вот покажется долина. Может быть, в какой-нибудь просвет удастся увидеть реку, освещенное окно, костер. Неужели они, миновав развилку, поднялись так высоко?

Снег теперь сплошной пеленой покрыл и тропу, и следы, которые они оставили на белом покрове при подъеме. Развилку можно было обнаружить только совсем случайно. Легче снова выбраться на горную тропу, которая чуть пониже перерезала склон горы по диагонали. Шагал ли солдат по прямой или петлял, как показалось лейтенанту?

— Стой! — прокричал ему вслед Андреис. — Ты уверен, что идешь правильно?

— Почем мне знать, — ответил солдат со злостью.

— Давай, давай, — сказал лейтенант, — как только найдем спуск, выберемся в долину.

Но это знал и Да Рин. Надо только этот спуск найти. Ему казалось, что он шагает по слегка покатой почве; вот отчего он считал, что идет правильно. Но полной уверенности не было. Во мгле, тем более ночью, когда шагаешь по снегу и ноги проваливаются, тебе может показаться, что спускаешься, когда на самом деле идешь в гору, и наоборот. Нужно только следить за направлением ветра — это единственная возможность ориентировки. Лейтенантик этого не знал, но уж Да Рину такие вещи хорошо известны. Лишь бы только ветер не переменился: на дворе метель, и ветер может сыграть с тобой любую шутку, так что и не заметишь.

Да Рину приходилось обращать внимание решительно на все: думать- о направлении, следить за тем, куда ставить ногу, вот отчего он был относительно спокоен. Андреис, которому оставалось только пассивно следовать за солдатом, теперь начинал терять голову.

— Ты бы лучше следил за тропой, — крикнул он.

А минуту спустя:

— Ты свернул слишком налево, иди по прямой!

И хотя солдат даже не обратил внимания на его слова, он тотчас же добавил:

— А теперь взял слишком вправо. Ты что, не можешь идти прямо?

И снова:

— Отчего шаг такой короткий? Выбрасывай ногу вперед!

Да Рин не обращал внимания, не отвечал. Он плотно сжал зубы, чтобы не дать ледяному воздуху проникнуть в легкие. Рот он раскрывал лишь для того, чтобы как следует выругаться. Когда жизнь круто обходится с таким, как он, бедняком — как же излить душу, как приободрить самого себя? Есть ли в таких случаях что-либо лучше сочной ругани? Но больше всего его раздражало, что лейтенант обращается с ним, как со своим вестовым — заставил его, к примеру, таскать ранец. И вдобавок, этот барчук еще критикует, делает вид, что знает все лучше всех. Тоже мне герой! Пусть сам попробует отыскать дорогу. Теперь солдат кое-где проваливался в снег по щиколотку. Снег набивался в ботинки, проходил сквозь носки, ноги намокли. Ледяной ветер бил прямо в лоб, глаза болели, словно под веки набились крупные песчинки. Теперь и он, несмотря на свою лошадиную выносливость и постоянную привычку к тяжелому труду, почувствовал, что ему не хватает дыхания. Ранец и ему стал казаться непомерно тяжелой ношей. А спуска, который должен был вывести их в долину, все нет и нет.

Внезапно Да Рин почувствовал, что проваливается. Он даже и выругаться не успел — провалился всем телом, а ранец только прихлопнул его по голове. Снег сверху засыпал яму, на дне которой была вода, солдат чувствовал, что вода доходит ему до бедер. Но вот он кое-как выкарабкался, отказавшись от протянутой лейтенантом руки, и теперь стоял, вымокший в грязи, засыпанный снегом. Куда не добрались вода и грязь, туда набился снег: в рукава, за воротник, в уши — и теперь снег таял у него на теле. Вдобавок, в яме осталась шапка.