Джованни Пирелли - Энтузиаст

— Послушай, я ведь альпийский стрелок!

— Не все ли равно! Как вы их там называете? Цветные флажки, не так ли? Кто их когда видел? Уверяю тебя, если б не командир эскадрильи, который учился в Моденском пехотном училище, твой полк, дорогой, вряд ли уцелел бы. — И, снова добродушно рассмеявшись, добавил: — Если только допустить, а в этом-то я не уверен, что наши пулеметы стреляют. Впрочем, это был не первый случай. Дней десять назад…

— Говори потише… — перебил Пьетро, направившись к двери, чтобы прикрыть ее.

— Чего ты боишься? — сказал Альдо, не понижая голоса, и решил, наконец, вынуть ноги из таза, вытереть их и натянуть на себя летный комбинезон. — Видно, что ты только-только из Италии. Здесь что хорошо: каждый поступает, как ему нравится, — хлеб называют хлебом, вино — вином. Кстати, ты останешься со мной поужинать? Мы принесли в жертву богам барашка; вот увидишь, у нас едят, как в шикарном ресторане.

— Барашка? — рассеянно спросил Пьетро, раздумывая, принять ли ему приглашение.

— Вернее сказать, целую свинью. Словом, пожертвовали поваром. Мы обвинили его в пораженчестве и тем самым от него избавились.

— В пораженчестве? — удивленно спросил Пьетро. — Ведь только что сам говорил…

— А ты бы чего хотел? Чтобы мы его в воровстве обвинили? А судьи кто? Старший сержант, который здесь у нас устанавливает, какие продукты из кухни должны выноситься через заднюю дверь? Или старшина, который, что ни неделя, шлет в Италию два ящика с жратвой, один своей семье, другой семье полковника? Ты, милый, просто вчера на свет родился! Самое любопытное, — добавил он со смехом, — что мы на самом деле принесли в жертву ягненка. Он к нам поступил недавно и еще не был допущен в эту шайку воров. Вот почему от него легче было отделаться.

— Ничего не понимаю!

— Ну, тут дело простое! Мы ели мало и скверно — большая часть пайка шла на сторону. Что ж мы надумали? Сочинили и подписали письмо, в котором черным по белому сказано, что этот повар — пораженец и все болтает насчет бегства итальянцев и наступления греков. Ведь такие разговоры — преступление, не так ли? И вот в двадцать четыре часа парня перевели в другую часть, прямо на передовую. Что ж до всей шайки воров, то им пришлось смекнуть, что метили-то в них, вот они сейчас и остерегаются. Правда, недурно заметано? По секрету скажу — моя идея.

Пьетро извинился. Нет, он не останется ужинать. Нужно ещё получить багаж и устроиться на ночлег. Если он завтра будет в Валоне, то зайдет непременно.

— Пулю всегда успеешь получить, — добавил он, стараясь принять непринужденный вид. Но сам-то он знал, что сделает все, чтобы уехать при первой возможности. В любом случае к Альдо Пароди он больше не вернется. Здесь глупым и ненужным казалось все, что он считал основой своей жизни: определенная мораль, известные идеалы. Нет, конечно, его смутил не Альдо Пароди, а то, что стояло за словами летчика. Это шкурники, тыловики, здесь все расхлябанно, здесь всюду безответственность, люди деморализованы. «На фронт, — говорил он себе, — на фронт! Стать примером для взвода, защищать свой окоп!» О, до чего же хотелось ему поскорее очутиться на фронте!

Альдо Пароди разглядывал его с покровительственной и насмешливой улыбкой.

— Как знаешь, — сказал он. — Жаль. После ужина могли бы поразвлечься. Безупречно у нас работает только одна служба. Недаром же мы — итальянцы. Тебе бы тоже перед фронтом не мешало сходить к девочкам. Их на передовой не будет.

— Вчера уже побывал! — ответил Пьетро, довольный тем, что к концу разговора смог поднять свой престиж.

— Хороша? — спросил Альдо, подмигнув одним глазом.

Пьетро пожал плечами.

— В двадцать лет все хороши, — солгал он.

Дневальный Паскуале Лолини похрапывал, лежа на горе матрасов посреди мечети, реквизированной комендатурой, когда в дверь постучали. Сначала робко, потом все сильней и сильней. Не торопясь и не меняя выражения лица, Паскуале Лолини засунул ноги в обмотках в грязные ботинки и, не застегивая державшихся на помочах штанов (так было удобней чесаться), в рубахе навыпуск, соскользнул со своего ложа и пошел открывать дверь.

— Что, по-вашему, сейчас самое время? — спросил он, наметанным глазом изучая изящный силуэт стоявшего перед ним молодого офицера. — Я уже в штабе предупреждал. В девять закрываем: кто в доме, тот в доме, а кто остался на улице — пеняй на себя. Что они там думают — у меня здесь Гранд-отель?

Лейтенант Андреис устал настолько, что никакой охоты вступать в спор у него не было. Он повернулся к албанскому мальчишке, который, положив на землю ранец и чемодан офицера, растянулся тут же, словно только теперь наступили те блаженные минуты, когда ему дозволено спать, и спросил у него так же, как спросил бы у носильщика на итальянском вокзале:

— Сколько тебе?

— Дайте ему пол-лиры, и пусть убирается отсюда, — вмешался дневальный. — Вор и ублюдок, — добавил он, обращаясь к мальчику.

А мальчик слегка приподнялся и взглянул своими блестящими глазами сначала на дневального, потом на лейтенанта. Казалось, он готов был броситься наутек, если кто-либо из них сделает шаг в его сторону.

— Держи, — сказал лейтенант. — Вот пять лир.

— Пять лир, пять лир, — проворчал дневальный. — Я служу в королевской армии и должен за пять лир сутки торчать в этом клоповнике.

Пусть хоть вещи внутрь занесет, — злобно добавил он, исчезая во мраке мечети. Лейтенант вместе с мальчиком направились вслед за ним.

Паскуале Лолини ненавидел офицеров. Чем моложе, чем состоятельней выглядели они, тем больше он их ненавидел. Сам он был родом из Романьи и отличался плотным телосложением. Большая голова и выдающаяся вперед челюсть придавали ему сходство с дуче. И по причине такого сходства он считал себя предназначенным к так называемой «фашистской карьере». Начал он эту карьеру в Луго, своем родном городе, и был убежден, что в скором времени станет настоящим главарем, сможет командовать всеми, как хозяин. Однако с ним приключилась неприятная история, которая послужила началом всех его бед. Это было в один из фашистских праздников. Возвращаясь с собрания на площади, он обругал скверными (впрочем, заимствованными из «Пололо д’Италиа» [1] Фашистская газета времен Муссолини. ) словами кучку студентов, разгуливавших без черных рубашек и без фашистского значка [2] В дни фашистских торжеств их ношение было обязательным. . На беду свою, он не приметил, что среди студентов был сынок самого богатого в тамошних местах промышленника. Вдоволь наругавшись, он еще добавил:

— Я вам покажу, кто такой Паскуале Лолини, — а уж это было все равно, что оставить визитную карточку на месте преступления.