Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Сколько раз я просила не называть больше ее имени, не сравнивать меня с этой женщиной! Я объясняла свою просьбу тем, что неразумно, да и непорядочно приписывать мне сходство с человеком, которого я не знала. С той, о ком даже старшее поколение нашей семьи не говорило ничего конкретного, кроме того что она была не похожа на других. Так, например, моя бабушка заявляла: эту женщину отличали и легкомыслие, и склонность к меланхолии. А бабушкина сестра Елена утверждала: непонятно, что она собой представляла, ведь в конечном счете никто никогда не задумывался, насколько нравственны ее поступки, потому что большинство людей восхищалось ею. Двоюродный дедушка Юлиус сказал однажды многозначительно, что это существо было для него воплощением вечной загадки, но его сестра возразила, что он и встречался-то с ней один-единственный раз. Мой родной дедушка умер рано, и я не знаю, как он к ней относился. Отец же, вероятно, хорошо ее знал, потому что десятилетним ребенком провел целую неделю у нее в доме. На мой вопрос, почему он там оказался, отец коротко ответил, что уже забыл и помнит лишь, что там ему было хорошо. Мама, так и не став до конца своей в доме отца, не интересовалась ею и в подобных разговорах участия не принимала. И все же однажды, рассердившись на мое поведение, начала почему-то сравнивать нас.

У каждого есть воспоминания, относящиеся к самому раннему детству. Чаще всего они коротки, но точны. В одном таком воспоминании мне около четырех лет. На мне желтое платье, и я сижу на ковре в родительской гостиной. Рисунок этого ковра завораживает меня: на нем голубые и красные цветы, заключенные в ромбы. Возле меня жестяная коробка с липким пластилином. Я беру весь пластилин и замазываю им ромбы с цветами, которые мне так нравятся. Это меня ужасно огорчает, я начинаю плакать, я все плачу и плачу и никак не могу остановиться. Бабушка подходит ко мне, низко склоняется и видит, что я натворила. Вот тогда, помнится, впервые я слышу эти слова. Бабушка говорит: «Она такая же, как Клара».

Согласитесь, что Клара — имя, которое легко откладывается в памяти. И я, четырехлетний ребенок, с этой минуты запомнила его. Должно быть, я некоторое время повторяла это имя, играя, и даже назвала так свою самую любимую куклу; я сроднилась с этим именем. Поняв через некоторое время, что с его помощью хотели выразить что-то плохое, я переименовала куклу. Теперь ее звали Элла, как мою бабушку. Но из-за этого стало трудно играть с ней, я укладывала Эллу в угол, целиком накрывала и больше не смотрела на нее.

Так я постепенно поняла, что сравнения с Кларой, повторявшиеся все чаще, были отнюдь не лестными для меня. Я слышала их не только тогда, когда, сама того не желая, разрушала что-то любимое мной, но и тогда, когда не хотела вставать утром с постели; когда забывала сделать домашнее задание; когда плакала, потому что ненавидела арифметику; когда приводила домой отощавшего пса; когда собирала для своей матери разноцветные стеклышки и на белой шелковой бумаге раскладывала их перед ней в день ее рождения; когда рисовала что-то непонятное для всех; когда клялась, что не солгала, а сказала лишь то, что считала правдой. «Она такая же, как Клара», — строго говорила моя бабушка. «Она такая же, как Клара», — улыбаясь, говорил дедушка Юлиус. «Она такая же, как Клара», — вздыхая, говорила бабушка Елена. «Она такая же, как Клара», — спокойно, но печально говорил отец и, не имея ни малейшего представления о Кларе, почему-то укоризненно говорила мать.

Однажды — я уже давно была замужем — эту фразу почти одновременно, с до смешного озабоченными лицами произнесли все пятеро. Я опоздала на семейную встречу, потому что бродила по воскресным безлюдным улицам, потом целый час просидела на скамейке, заглядевшись на пару диких уток, плескавшихся в маленьком пруду. Я пыталась все объяснить родным, они же — так уже частенько бывало — не поняли меня и не смогли придумать ничего лучше этого дурацкого, ненавистного сравнения. Я спокойно уселась на свое место, получила кусок пирога и кофе, расправила салфетку на коленях. Присутствующие продолжали разговор о безразличных мне и скучных вещах. На меня никто не обращал внимания. Я же вдруг вскочила, швырнула салфетку на тарелку и закричала: «Если вы еще хоть раз сравните меня с этой противной Кларой, я никогда не приду на ваши занудные сборища!»

Я знала, что это мерзко, никогда еще я не вела себя так, ведь я же любила их всех. Они сидели молча, стараясь сохранить самообладание. Первым пришел в себя отец, он строго сказал: «Хоть ты и ведешь себя отвратительно, Кристина, но мы бы без тебя очень скучали. Я понимаю: тебе не нравится сравнение с человеком, которого ты не знаешь. Поэтому прошу всех присутствующих последовать моему примеру и впредь не забывать об этом».

С тех пор меня оставили в покое. Но потом вдруг Конрад, мой муж Конрад, по досадному, но пустяковому поводу сравнил меня с Кларой. Я онемела от неожиданности, услышав это.

Тот день я проводила так же, как и остальные дни недели: сидела дома и пыталась хоть чем-нибудь себя занять. На этот раз стихотворением, которое я принялась сочинять во время последнего летнего отпуска, в час безделья и беззаботности. Первые строчки этого стихотворения я набросала в маленькой синей тетради. Перед обедом, когда я засовывала блузку, подарок для Агнес, в выдвижной ящик — мы им почти не пользуемся, — тетрадь попалась мне на глаза. Я радостно вскрикнула: я же совсем забыла и о тетради, и о стихотворении. Всего четыре строчки, но перечитав их, я пришла в восторг. Просто великолепно. Наспех прибираясь — ведь Агнес придет только завтра, — я таскала тетрадь с собой, но скучная уборка не располагала к сочинению стихов. И я решила взяться за дело после обеда. Завела четвертую симфонию Малера, заварила цветочный чай, взяла жирно пишущую ручку Конрада с черной пастой, которая, по его словам, придает вес каждой фразе, и начала писать. Но вдохновение не приходило. Все, что ложилось на бумагу, казалось таким вымученным, жалким. Примерно через час я торопливо перечеркнула написанное и почувствовала, что к горлу подкатывает волна, способная за секунды превратить меня из жизнерадостного, веселого человека в комок нервов. Мне очень хотелось избежать этого. Я отложила тетрадь, вскочила и оделась, чтобы выйти. Немного прогуляться по городу, что-нибудь купить — это невинное развлечение, к которому я часто и с успехом прибегала, поможет мне отвлечься. Потом зайду за Конрадом в контору.

Я не умею водить машину, добираться же от нашего дома до центра на трамвае довольно долго.