Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Поэтому я взяла такси. Водитель попался разговорчивый, он остроумно критиковал все и вся, это развеселило меня. Выходить не хотелось, я без долгих раздумий решила проехать дальше, чем собиралась, и еще какое-то время наслаждалась обществом шофера. Наконец вышла, направилась к ближайшей телефонной будке, вызвала другую машину и поехала обратно в город. Там купила продукты для ужина, добросовестно учитывая вкусы Конрада. Все это время я была занята тем, что подавляла в себе отрицательные эмоции, стараясь не думать о стихотворении. Случайно наткнулась на магазин, где продавались карандаши, краски, кисти. Захотелось снова взяться за рисование. Несколько лет назад я написала две-три неплохие акварели, просто то, что пришло в голову. Я показала их Конраду, ему даже понравилось. Один бог знает, куда я задевала кисточки и краски; куплю, пожалуй, все заново. Покупка обошлась дороже, чем я думала, и мне пришлось выписать чек. Зато, направляясь с пакетами к конторе Конрада, я опять повеселела. Там я обнаружила только секретаршу, заявившую мне, что господин доктор ушел сегодня пораньше. Сначала я разозлилась, потом у меня сжалось сердце: вчера Конрад неожиданно вызвался пойти со мной на выставку, мало интересовавшую его, но очень привлекавшую меня. Он собирался заехать за мной домой на машине. Я же совершенно забыла об этом!

Когда я пришла, Конрад был в своем кабинете. На выставку мы опоздали. Прежде чем пойти к мужу, я не спеша переоделась.

— Мне очень жаль, — сказала я тихо и остановилась в дверях.

Конрад не поднял головы и лишь кивнул.

— Тебе, как всегда, жаль, — сказал он после паузы, — а я, как всегда, трачу попусту мое рабочее время.

— Но ты ведь уже снова за письменным столом, — ввернула я.

Он не ответил. Я подошла поближе, попробовала заглянуть ему через плечо. Но Конрад проворным движением засунул документы, которые просматривал, под папку и сказал тоном, всегда вызывающим у меня желание позлить его:

— Может быть, ты позаботишься об ужине, я голоден.

Тут я обогнула письменный стол и опрокинула зеленую жестяную коробку, в которой он хранил фломастеры; они покатились, он попытался удержать их, но фломастеров было слишком много, большая часть, соскользнув со стола, разлетелась в разные стороны. Корчась от смеха, я залезла под стол. Там я стала собирать их, ухитрившись при этом развязать у Конрада один из шнурков; потом улеглась на живот, чтобы достать два фломастера, закатившихся под книжный шкаф. Пока я занималась всем этим, придя в необычайно веселое расположение духа, Конрад неподвижно, в напряженной позе сидел на своем стуле; нетрудно было представить себе, какое у него сейчас лицо: губы поджаты, нижнюю губу он покусывает, взгляд не отрывается от черно-серого зимнего пейзажа на противоположной стене. Руки сжаты в кулаки большими пальцами наружу. Я встала и аккуратно разложила перед ним фломастеры, один возле другого.

— Вот они, — сказала я кротко. — Я не хотела злить тебя.

Тут Конрад поднял голову, он долго смотрел на меня, что случается нечасто, и наконец сказал тихим голосом:

— Да, ты, действительно, такая же, как Клара.

В тот момент я просто онемела. Конрад редко бывает в доме моих родителей. Конрад считает, что говорить об отсутствующих или умерших неприлично. Конрад всегда успокаивал меня, когда я рассказывала, что меня сравнивают с Кларой, и уверял: такую чепуху не стоит принимать всерьез. И еще Конрад сказал, когда я описала ему ту самую семейную встречу: «Ну перестань же, наконец, терзать себя мыслями о Кларе, ведь теперь они оставят тебя в покое». А сейчас он, Конрад, заговорил об этой женщине. Что-то тут неладно.

Казалось, мой муж сам ошеломлен сказанным. Он начал рыться в портфеле, вытащил каталог выставки, на которую мы хотели пойти, и сказал теперь снова нормальным голосом: «Я попросил купить его для нас, можешь взглянуть».

Я сделала вид, что не замечаю его протянутой руки. Абсолютно спокойно спросила: «Конрад, что ты знаешь о Кларе?» Он думал, казалось, о чем-то другом. Лишь некоторое время спустя он ответил: «Ничего не знаю, Кристина, ничего». «Я не верю тебе», — сказала я.

Тот вечер ничем не отличался от других. Я сидела с Конрадом, пока он без аппетита поглощал свой холодный ужин. Я сама пила только чай. Потом Конрад, налив себе виски, удобно вытянулся в кресле; он скользнул по мне взглядом — я в это время сидела, скорчившись, на ковре — и сказал: «Ты все худеешь». Я спросила: «Тебе что, не нравится?» Он не ответил. Уткнулся в свою финансовую газету, так что разговаривать с ним было бесполезно. Впрочем, меня это ничуть не задело, я и одна прекрасно нахожу, чем заняться. Правда, иногда эти занятия мешают Конраду, например, если я включаю такую музыку, которую он не выносит. Я в этом отношении гораздо непритязательнее, люблю классику, джаз, мне нравятся даже многие хиты. Согласна, среди них есть и немало безвкусицы, большинство из них банально, но в них ощущаются и размах, и ритм, и радость жизни, временами это выражение подавленных желаний, зов и вопрос. Так вот, стало быть, я поставила запись последнего хит-парада, сначала тихонько, но было плохо слышно, и я усилила громкость. Конрад передвинулся в своем кресле, его ноги теперь касались ковра. Он переоделся в кожаные домашние туфли, его пальцы в носках шевелились у меня перед глазами. Хотелось протянуть руку и удержать их, но я боялась снова разозлить его. Я встала и осторожно повернула ручку громкости еще раз.

— Кристина, — сказал Конрад.

— Да, — сказала я.

— Как же по-твоему я должен читать? — сказал Конрад.

— А как же мне в таком случае слушать? — сказала я.

— Мы поставим магнитофон куда-нибудь в другое место, — решил Конрад.

— Дай мне только дослушать эту запись до конца, — попросила я.

Конрад вздохнул и промолчал. Во время исполнения последней песни я подпевала, я просто не могла иначе, так она меня захватила, к тому же я знала ее текст, ведь я уже не раз его слышала.

— Тебе не стыдно? — спросил Конрад.

— Нет, — ответила я.

Когда мы уже лежали в постели — Конрад любит ложиться рано, — я попыталась еще раз завести разговор о Кларе. Конрад из тех людей, которые не умеют лгать. Если он лжет, я сразу замечаю. Попытавшись обратить все в шутку — как всегда неудачно, — он начал уверять, что просто хотел сорвать на мне свое раздражение, и сделал это так, как принято в нашей семье. Я конечно поняла, что он лжет. Тем не менее мне ничего не удалось вытянуть из него. Он тут же выключил свою лампу, заявив, что ему завтра рано вставать, и оставил меня наедине с моими мыслями. Засыпая, он, как всегда, держал меня за руку. Мне это нравится, я люблю его прохладные пальцы, они не сжимают, не давят, а только слегка прикасаются ко мне, создавая по временам иллюзию, что рядом лежит не Конрад, а кто-то другой, знакомый мне лишь по снам. И все же чаще всего я не сомневаюсь, что это Конрад, ведь он нужен мне.

Читать дальше